Олегу Буянову – стратегу и режиссеру,
 любимому другу
.

Об­ре­за­ние де­ре­ва
 
 
Труд­но быть маль­чи­ком. Он иг­рал на роя­ле, по­па­дая ла­дош­кой во влаж­ные кла­ви­ши. То есть на пиа­ни­но, так как се­мья жи­ла скром­но. В му­зы­каль­ной шко­ле или с про­вин­ци­аль­ной учи­тель­ни­цей, ос­тав­шей­ся здесь по­сле ссыл­ки, - те­перь не прин­ци­пи­аль­но. Был он при­леж­ным и лас­ко­вым, ти­хо ста­рал­ся для ма­мы, а ко­гда вы­рос, то сво­их де­тей хо­тел нау­чить все­му сра­зу, и толь­ко лег­кие по­дер­ги­ва­ния при вос­по­ми­на­нии о том волж­ском рае вы­да­ва­ли в нем му­зы­ку. Он дав­но ра­бо­тал шпио­ном, но­сил си­ли­ко­но­вое ли­цо без эмо­ций, у не­го не бы­ло име­ни, се­мья бол­та­лась зап­ча­стью, и тем бо­лее ма­ма не мог­ла за­по­доз­рить бо­лез­нен­ным серд­цем не­лад­ное со вре­мен обыч­ной учеб­ки. В вы­ход­ные пек­ла бе­ля­ши; мо­ло­дясь, вы­бе­га­ла рас­па­рен­ной от пли­ты на крыль­цо, на­во­ро­чен­ное но­вым рус­ским, оп­рав­ля­ла сполз­ший пла­ток и мол­ча ра­до­ва­лась сво­ей друж­ной, об­шир­ной, как ин­фаркт, се­мье, ува­жав­шей ее и бо­яв­шей­ся – впро­чем, уже на­по­каз. Как из­вест­но, шпио­ны вер­тят­ся в соц­се­тях ино­гда боль­ше на­ше­го, и вот там я на­шла ее сы­на, а точ­ней, он был на ра­бо­те.
 
В это смут­ное вре­мя кру­ти­ла я с да­ге­стан­ским ав­то­ри­те­том, а по­про­сту кил­ле­ром, и по­сре­ди­не по­па­лась, ко­неч­но, слу­чай­но. Му­жи­ки ве­лись друг на дру­га, но зве­ри­ный рык их был раз­ным, а я в этом зре­лом ду­эте раз­ли­ча­ла писк за­ро­ж­дав­ше­го­ся мла­ден­ца, так как кил­лер ме­ня про­чил в же­ны. Точ­ней, он ис­кал дом­ра­бот­ни­цу, а на сай­тах зна­комств мы все в кон­це кон­цов го­лые. И убий­цей он был од­но­бо­ким, обыч­но на шухе­ре, но об этом я не до­га­ды­ва­лась. Да­ге­ста­нец был в чер­ном и ко­жа­ном, с ис­по­ло­со­ван­ны­ми ве­на­ми и рас­трав­лен­ны­ми на­кол­ка­ми. А пиа­нист - веч­но в се­ром и умел сли­вать­ся с тол­пой. От пер­во­го мне бы­ло не­ку­да деть­ся, так как стре­лял он без про­ма­ха, а мне, мел­кой, пет­ли шар­фа бу­дет дос­та­точ­но; за вто­рым стоя­ли спец­служ­бы с на­ме­тан­ным гла­зом, и боль­шой брат тя­нул не но­ги, но ру­ки. Тре­уголь­ник сма­хи­вал на ро­ле­вые иг­ри­ща ин­тер­не­та, но в жиз­ни все бы­ло жест­че. У всех есть ске­ле­ты в шка­фу – и все мы ро­дом из дет­ст­ва. За­тре­щи­на стар­ше­го бра­та, из­де­ва­тель­ст­ва вос­пи­тал­ки, под­за­тыль­ник от­ца, ро­ди­тель­ский секс в при­от­кры­той две­ри, из ко­то­рой льет­ся луч све­та – да мно­го ли нуж­но ре­бен­ку. Стон ма­мы. Вой цеп­ной со­ба­ки на пол­но­лу­нье. Ма­лыш ведь не зна­ет, что по­след­ним для нас бу­дет звук – ко­гда уже все рас­тво­рит­ся в пред­смерт­ной ико­те и из­мо­ро­зи. Зна­чит, ле­жа в гро­бу на­ши пред­ки слы­ша­ли рост ног­тей, как цвет­ка, и их ше­лу­ше­нье, и ше­пот ба­боч­ки, за­гля­нув­шей за крыш­ку, и как по­лу­сфе­ры дви­га­лись в тош­но­твор­ном ча­ду и уга­ре. Ес­ли прав­да о Хо­дор­ков­ском, он в дет­ском са­ду па­ри­ро­вал вос­пи­та­тель­ни­це: «да, я пой­ду, - но толь­ко ес­ли вы ме­ня бу­де­те во­лочь». И, на­вер­ное, во­лок­ла, так как в на­шем са­ду рты за­клеи­ва­ли скот­чем, а в яс­лях не­по­слуш­ным про­пи­ты­ва­ли вод­кой тря­пич­ную со­ску: при­вы­кай, ма­лыш, это жизнь.
 
Да­ге­ста­нец ку­тал ме­ня в Ар­ма­ни с би­рюль­ка­ми, но по кух­не я бе­га­ла на каб­луч­ках, как ко­был­ка с ко­пы­та­ми, не рас­пле­скав, до­со­лив, а он ук­рад­кой мо­лил­ся на их араб­ском по ис­чер­кан­но­му кон­спек­ту. Мы все­рь­ез на­дея­лись на об­щее бу­ду­щее, не по­ни­мая, что на хо­ду в чу­жие са­ни не ся­дешь. То есть ся­дешь – не в са­ни. Ино­гда он учил ме­ня ме­ст­но­му ку­ша­нью не­при­тя­за­тель­ной кух­ни – на­при­мер, как паль­цем вы­дав­ли­вать тес­то вро­де га­лу­шек, что­бы по­том жир­ню­щий, как сту­день, ку­ри­ный буль­он пе­ре­ли­вал­ся цве­та­ми сол­неч­ной ра­ду­ги, а пер­ла­мут­ро­вый мел­кий чес­нок об­жи­гал гос­те­вое нут­ро. И мы бы там что-то по­строи­ли по­верх это­го мут­но­го па­ра - ес­ли б не мой про­тест, как у про­чих в са­ду, быть слу­жан­кой, на­дев­шей хид­жаб и вы­ста­вив­шей все­гда го­то­вую зад­ни­цу (из­ви­ни­те за про­зу). Да­ге­ста­нец мой уез­жал, обыч­но в Мо­ск­ву, где еще шли раз­бор­ки бан­ди­тов. Тем вре­ме­нем я ос­ваи­ва­ла баль­ные тан­цы, при­шпи­ли­лась к йо­ге, мог­ла од­на пу­те­ше­ст­во­вать. Мой вре­мен­ный тре­нер при­от­крыл мне тай­ные зна­ния: в Пор­ту, подъ­ез­жая к бен­зо­ко­лон­ке, он ска­зал, что мож­но аб­ст­ра­ги­ро­вать­ся от оче­ре­ди ма­шин и для всех стать не­ви­ди­мым. Его про­пус­ка­ли. А еще он лег­ко на­прав­лял на ме­ня луч энер­гии, ис­хо­дя­щий из точ­ки, и про­де­лы­вал та­кие кун­штю­ки на рас­стоя­нии, что в од­ну ночь я взмо­ли­лась поч­ти на араб­ском: мое те­ло тряс­лось и го­ре­ло, жар внут­ри хру­стел мел­ким хво­ро­стом, рас­тре­во­жен­ным ел­кой с ко­люч­ка­ми, а ис­кры взле­та­ли под не­бо, по­ка я свер­ка­ла и тле­ла, рас­па­да­ясь на по­хоть и чув­ст­во. Вос­пи­та­ние и на­ша свет­скость не по­зво­ли­ли мне на­ру­шить креп­кий сон мо­ло­до­го учи­те­ля. Но ночь эта не­за­бы­вае­ма, да и сма­хи­ва­ет на всю мою жизнь – горь­ка, как тра­ва увя­да­ния.
 
Да­ге­ста­нец воз­вра­щал­ся с день­га­ми, по­стре­ляв для ост­ра­ст­ки бан­ди­тов по­мель­че, от не­го не пах­ло ни кро­вью, ни чис­тым спир­том, ни гряз­ным на­лом. Со мной он был ро­вен и лас­ков, но ра­бо­та­ла я ра­бы­ней, встре­чаю­щей по ве­че­рам фа­ши­ста, при­то­мив­ше­го­ся от тру­да: так гес­та­по­вец на­сту­пал са­по­гом на руч­ку ма­лень­ко­го пиа­ни­ста, рас­ти­рая ее, как си­га­ру, а по­том шел к се­мье, це­ло­вал свою ре­бят­ню и под­ми­ги­вал ми­лой хо­зяй­ке, уда­ряя ла­до­нью по по­пе. Они плос­ко шу­ти­ли, же­на ска­ли­ла мел­кие зуб­ки, под­ви­вая паль­чи­ком ло­кон, и за­зыв­но смея­лась. Так и я ни о чем не рас­спра­ши­ва­ла – но он вскользь го­во­рил, как смеш­но по­се­ти­те­ли ба­ров и звезд­ных гос­ти­ниц за­би­ра­ют­ся под сто­лы и за­стре­ва­ют под крес­ла­ми. Как сто­ят на ко­ле­нях, и что нуж­но по­чис­тить ору­жие. Го­во­рил он лег­ко: ведь о смер­ти сво­ей ни ты, ни я не уз­на­ем. Но нам рас­ска­жут пост­фак­тум.
 
В та­кой ат­мо­сфе­ре мас­со­во­го пси­хо­за, про­даж­но­сти и тще­сла­вия по­встре­чал­ся мне мой шпи­он. На­зо­вем его Алеч­ка: пол­ное имя я все­гда не лю­би­ла, а та­кое ка­за­лось тер­пи­мым. Але­чек жил в на­шем го­ро­де, как-то там пре­ус­пе­вал, но все на­ши се­те­вые фан­та­зии не име­ют ни­че­го об­ще­го с ре­аль­но­стью, и я то­же не оболь­ща­лась. У ка­ж­до­го та­ких ты­ся­чи, все мы ров­но об­ща­ем­ся и бло­ки­ру­ем ма­ло­при­ят­ных. Так уют­но про­ска­ки­ва­ют го­ды и ти­ка­ют дни ро­ж­де­ния сре­ди ре­цеп­тов са­ла­тов, фо­то­гра­фий до­маш­них пи­том­цев; мы слу­чай­но встре­ча­ем­ся в груп­пах, ино­гда что-то лай­ка­ем, из­ред­ка тяв­ка­ем, дав­но уже это ру­ти­на. Но не­ко­то­рые ста­но­вят­ся за­ви­си­мы­ми и под­са­жи­ва­ют­ся на нар­ко­тик, на­чи­ная ут­ро в Се­ти - и так бы­ло с на­ми обо­и­ми. По­нем­нож­ку мы ста­ли при­ятель­ст­во­вать, па­ру раз встре­ча­лись в реа­ле, не про­из­ве­дя друг на дру­га ни­ка­ких впе­чат­ле­ний: я бы­ла с да­ге­стан­цем, Але­чек пас се­мью, мы яв­но ос­та­лись то­ва­ри­ща­ми без те­ни иных от­но­ше­ний. Но рас­тле­ние ду­ши гре­хов­ней, чем те­ла, и при­тя­га­тель­ней, как нам по­ве­дал Де Сад. Не­пре­взой­ден ужас ма­те­ри с то­го све­та, что не мо­жет по­мочь ре­бен­ку – и боль ма­те­ри здесь, ро­див­шей на вер­ные му­ки.
 
Мой спут­ник был сер и за­крыт, но при бли­жай­шем рас­смот­ре­нии это был кра­са­вец-муж­чи­на с от­лич­ны­ми, слег­ка смяг­чен­ны­ми чер­та­ми ли­ца, пре­крас­но сло­жен, без изъ­я­на, но он был из тех «не­за­мет­ных», о ко­то­рых уз­на­ла я в Пор­ту. Свет­лые во­ло­сы ка­за­лись пе­пель­ны­ми, пря­мая спи­на – су­ту­ло­ва­той, а лю­бая оде­ж­да пре­стиж­ных, ви­ди­мо, брен­дов – ка­ким-то лег­ким при­ки­дом по­лу­бом­жа-по­лу­маль­чи­ка. Их, ко­неч­но, учи­ли быть те­нью, о чем то­гда я не зна­ла. И вы­зы­вал он ще­мя­щее чув­ст­во тре­во­ги, же­ла­ние чем-то по­мочь, при­лас­кать на дис­тан­ции, - са­мым ес­те­ст­вен­ным бы­ло на­чать дру­жить семь­я­ми, стать учи­тел­кой для его па­ца­нов и под­руж­кой же­ны, ко­то­рую мне не по­ка­зы­ва­ли. Мне бы­ла дос­ко­наль­но из­вест­на эта вир­ту­аль­ная за­ви­си­мость, ко­гда сре­ди но­чи ты уже поч­ти за­сы­па­ешь и вдруг слы­шишь зво­но­чек – при­шло  со­об­ще­ние. Рез­ко вска­ки­ва­ешь и бе­жишь бо­си­ком к те­ле­фо­ну, за­пря­тан­но­му под го­ру ди­ван­ных по­ду­шек, - чи­та­ешь и мле­ешь. А по­том все рав­но не за­снуть. Как ес­ли за­плыл да­ле­ко­ва­то в мо­ре и ви­дишь, что с бе­ре­га уно­сят твою оде­ж­ду. И ты так же бро­са­ешь­ся к пля­жу, раз­брыз­ги­вая не­ук­лю­жи­ми ко­лен­ка­ми вол­ны и стай­ки про­зрач­ных маль­ков. А вы­ход­ные и празд­ни­ки – это ло­вуш­ка, точ­ней, за­пад­ня для тех, кто внут­ри оди­нок. Толь­ко взаи­мо­дей­ст­вуя, мы обо­га­ща­ем­ся и под­го­ня­ем друг дру­га впе­ред, вверх, к то­му не­из­ве­дан­но­му, что еще нам су­лит тот су­хой ос­та­ток, что су­ж­де­но до­жи­вать: мы стад­ные пар­но­ко­пыт­ные.
 
Так про­шло еще не­сколь­ко лет. Не объ­яс­нив, что де­лать со сво­бод­ным вре­ме­нем: оно ле­жит по­нят­но чем, нуд­ное и вяз­кое, как хал­ва – впро­чем, да­ге­стан­ца я про­гна­ла, а точ­ней, так и сяк от­ку­пи­лась и да­же ос­та­лась жи­ва. Так что в па­мя­ти он не­за­пят­нан. Уж не знаю, как их шпи­он­ские стра­сти, пре­сле­до­ва­ния. В глу­пом дет­ст­ве мы во­ро­ва­ли гла­дио­лу­сы по спя­щим да­чам. Риск ка­зал­ся та­ким гран­ди­оз­ным – про­кра­сть­ся но­чью, пе­ре­мах­нуть за­бор или не за­це­пить­ся в дыр­ке шер­ша­во­го шта­кет­ни­ка за от­ско­чив­шую дос­ку, не шу­шу­кать­ся, да без фо­на­ри­ка, да при све­те скорб­ной лу­ны... Мы ни­че­го не пла­ни­ро­ва­ли и да­же не зна­ли, ку­да по­том деть хру­стя­щие мок­рые стеб­ли, хле­став­шие нас по но­гам, и толь­ко оп­ро­ме­тью не­слись с мес­та пре­сту­п­ле­ния ка­кой-ни­будь жерт­вы Рас­коль­ни­ко­ва, бли­зо­ру­кой не­сча­ст­ной ста­руш­ки. Нам не­вдо­мек еще бы­ло, что цве­ты для нее – как ко­те­нок, ее неж­ность и гор­дость. А для нас – раз­вле­че­ние. То ли дви­нуть­ся к Ти­му­ру с  его сверх­ре­аль­ной ко­ман­дой и пи­лить дро­ва по но­чам, то ли красть зо­ло­той на­лив под уг­ро­зой за­ря­да со­ли из чьей-то ржа­вой бер­дан­ки, - ну а по­сле по­лых­ну­ла жизнь и от­стре­ля­лась пис­то­на­ми, ос­та­вив сла­бый ды­мок и не­из­быв­ную го­речь.
 
Але­чек вел се­бя стран­но. На­ши, как мне пред­став­ля­лось, очень три­ви­аль­ные, еле те­п­лив­шие­ся от­но­ше­ния он ре­шил ус­лож­нить, и этот пси­хоз на­рас­тал. Как-то он про­из­нес, что чем бли­же мы бу­дем, тем мень­ше ста­нем об­щать­ся. В соц­се­тях и по те­ле­фо­ну, в реа­ле. Я то­гда по­смея­лась: нет ни ма­лей­ше­го по­во­да. Но по­сте­пен­но он от­ре­зал ме­ня от де­тей, ко­то­рым я мог­ла бы при­нес­ти яв­ную поль­зу, не­смот­ря на преж­не­го кил­ле­ра, и тем бо­лее от же­ны, за­бло­ки­ро­вал в лин­ке­дин, в ин­ста­гра­ме и те­ле­гра­ме, вот­са­пе и смсках. Я ста­ла нерв­ни­чать: не пре­тен­дуя на че­ло­ве­ка, ста­но­вишь­ся за­лож­ни­цей и се­бя ви­но­ва­тишь, а он тем вре­ме­нем все­гда где-то не­по­да­ле­ку, вы пе­ре­клю­чае­тесь на ус­лов­ные зна­ки – воз­мож­но, шпио­нов так учат. Я се­бя ста­ла чув­ст­во­вать пер­со­на­жем гло­баль­ной иг­ры со свои­ми вой­ска­ми, па­ла­ча­ми, вра­ча­ми и род­ст­вен­ни­ка­ми. Мне ка­за­лось, что он из­де­ва­ет­ся: без ви­ны ви­но­ва­та. Мо­жет быть, мы по­па­ли с ним в раз­ное вре­мя – об­ще­ние он на­чал рань­ше, по­ка его я не за­ме­ча­ла, му­ры­жа то­го да­ге­стан­ца. За ко­го-то мне Алеч­ка мстил. Или не мог ото­рвать­ся. Или так стран­но лю­бил. Или про­сто шпио­нил – но я не хра­ни­ла гос­тай­ны, не бы­ла сын­ком лу­ка­ше­нок и сек­ре­тар­шей лав­ро­вых. Ме­ня труд­но за­вер­бо­вать: я глу­па и болт­ли­ва.
 
Он вста­вал по но­чам и втай­не от близ­ких лис­тал мои сним­ки. Я сле­ди­ла за ним по­ми­нут­но и ста­ла чув­ст­во­вать ко­жей. Мне дав­но при­шлось сно­ва учить­ся жить, всмат­ри­вать­ся в де­та­ли, из­бе­гать друж­ных пар, не за­гля­ды­ва­ясь на влюб­лен­ных, что там и сям всю до­ро­гу вир­ту­аль­но це­ло­ва­лись, друг к друж­ке не при­ка­са­ясь - а то и в об­ним­ку. Ма­те­ри­аль­ный пред­мет мне был ну­жен толь­ко за­тем, чтоб от не­го от­толк­нуть­ся и, пе­ре­прыг­нув, взле­теть, а ко­гда я смот­ре­лась в зер­ка­ло чу­жой при­пар­ко­ван­ной ма­ши­ны, то, как у му­зы­кан­та, был у ме­ня взор слеп­ца, ле­тя­ще­го сквозь веч­ность, и я ви­де­ла там не се­бя. Я не зна­ла, как ос­тать­ся че­ло­ве­ком в этом встреч­ном сум­бу­ре и вы­ха­жи­ва­ла по го­ро­ду свою го­лую прав­ду, ус­коль­зав­шую из-под ла­до­ни. Пе­ре­кри­ки­вая ве­тер, я име­ла в ви­ду смерть и дер­жа­лась за бу­ду­щее, как за еже­ве­чер­ний, на­деж­ный фон, так как ус­той­чи­вей не бы­ло. Час­то мо­лишь­ся так же от­ча­ян­но, не­про­из­воль­но, как вос­кли­ца­ешь вдруг: ма­ма! Но я за­ме­ча­ла, что в со­бо­рах це­поч­ка убо­гих, на­де­яв­ших­ся при­ло­жить­ся, фо­то­гра­фи­че­ски на­по­ми­на­ет оче­редь в га­зо­вую ка­ме­ру – не­спеш­ную и об­ре­чен­ную. Так как смерть – это жизнь. В ми­ре, где Он ей виб­ра­тор, а Она ему – друг и то­ва­рищ. И где вор в за­ко­не, как мо­нах, по­ка­за­тель­но хо­лост.
 
Весь мой шпи­он из­ги­бал­ся как пла­сти­ко­вые гар­дин­ки. Он на­гне­тал от­но­ше­ния – вер­нее, их аб­со­лют­ное от­сут­ст­вие, те­перь уже и вир­ту­аль­но. Я ста­ла час­то ог­ля­ды­вать­ся: не сби­лась ли юб­ка, не ту­пе­ет ли ма­не­кен­ша с го­да­ми, что не так во мне, в чем я про­штра­фи­лась. Мо­жет быть, даль­ше жен­ских ко­лен он не ви­дит, те­ряя кон­троль? Что-то да­ви­ло внут­ри: так же рыб­ки в ан­ти­био­ти­ке пла­ва­ли на спи­не в на­шем ак­ва­риу­ме, пе­ре­ев чер­ви­во­го кор­ма, - авось ожи­вут и за­пле­щут. Я те­перь со­мне­ва­лась в се­бе и сво­их жен­ских си­лах, по­ка он хо­дил бо­си­ком по при­бреж­ным кам­ням, слу­жил оте­че­ст­ву и па­ха­ну, от­ре­зая ме­ня от со­сед­ст­ва. За­вер­нув­шись в бур­ку, запахнýв кин­жа­лом по­лу, он, воз­мож­но, не знал, что все­гда бу­дет пу­шеч­ным мя­сом: на вой­не по­бе­ди­те­лей нет. И, по Ки­п­лин­гу, он те­перь вы­зы­вал со­стра­да­ние: «в Аду ма­лы­ши – со­всем го­лы­ши, от жа­ры им лег­ко про­пасть». Я дог­рыз­ла шо­ко­лад­ное мо­ро­же­ное, ос­тат­ки рас­тая­ли и за­пах­ли гряз­ной тряп­кой. У про­бе­гав­шей ми­мо смеш­ли­вой со­ба­ки го­ло­ва по зем­ле тряс­лась со­вер­шен­но от­дель­но - как буд­то пры­га­ли две со­бач­ки. Ин­те­рес­но, у ко­ма­ра то­же бо­лят в гро­зу ко­лен­ки и но­ет сер­деч­ко? И зна­ет ли де­ре­во, что с его гроз­дь­я­ми, ли­сть­я­ми? – С ка­ж­дым в от­дель­но­сти. Что де­ла­ет его пра­вая ру­ка, ко­гда ле­вая об­ни­ма­ет под­ру­гу? Парк был оду­хо­тво­рен этим Алеч­кой: он без че­ло­ве­ка ни­что. Осо­бен­но ес­ли спа­са­ешь­ся от псов, по­вис­ших на брю­чи­не как на су­ку – ух­ва­тить бы по­вы­ше. Не за­ме­тив про­цес­са, я ста­ла на­пу­ган­ной и при­ру­чен­ной – не­ве­до­мо кем.
 
Да­ге­ста­нец при­слал мне пись­мо, что за на­ми охо­тят­ся. Я уж и ду­мать за­бы­ла, но он то ли го­то­вил те­ракт, то ли на­ру­шил гра­ни­цы, и я там шла со­уча­ст­ни­цей. По­ка чу­жие лю­бов­ни­ки тя­ну­ли та­бу­ре­тов­ку, за­дум­чи­во по­че­сы­вая язык зу­ба­ми, - ком­пь­ю­те­ры мер­но чав­ка­ли в офи­сах и ис­ка­ли за­лож­ни­ков. Не бу­ди змею, за­дре­мав­шую по­на­рош­ку, и, воз­мож­но, она так и бу­дет дос­мат­ри­вать сны, не ос­ту­жая гру­ди тво­ей, не су­жая кру­ги вме­сто кре­сти­ка. Все трое, мы шли в од­ной связ­ке, это бы­ло те­перь оче­вид­но. Те­атр вир­ту­аль­ных те­ней пе­ре­мах­нул че­рез ко­роб­ку эк­ра­на, но все пра­ви­ла мы со­блю­да­ли. Так пе­тух на кар­ти­не про­сы­па­ет­ся в шесть ут­ра: вста­вай, иди к мерт­во­му! Пря­ми­ком в на­тюр­морт. Где во­ло­сы на­ших лю­би­мых за­не­се­ны та­лым сне­гом, об­ра­зую­щим зер­ка­ла не­за­ви­си­мо от вре­мен го­да. Вот он умер – и про­ви­са­ет стек­лян­ная нит­ка энер­гии, на­тя­ну­той ме­ж­ду ва­ми. И ста­но­вит­ся яс­но, что нет ни­ка­ких рас­стоя­ний, но есть пре­иму­ще­ст­ва ос­лаб­лен­ной стар­че­ской па­мя­ти, ко­гда за­бы­ва­ешь, кто умер, а кто еще жив. И за ка­ж­дым не­лов­ким дви­же­ни­ем сто­ят про­стые сло­ва: об­ни­ми на про­ща­ние.
 
При­че­сав­шись клю­чом и уз­нав по го­ло­су свою ма­ши­ну, Але­чек на­блю­дал, как на бар­же едут ми­мо ка­че­ли. В ка­кие-то даль­ние стра­ны. И ему при­шло пред­пи­са­ние – вы­дви­гать­ся от­сю­да на днях. Он сто­ял и ду­мал, что же все-та­ки чув­ст­ву­ет де­ре­во, под уг­лом зре­ния – как че­ло­век. Он все вре­мя бо­ял­ся, что на не­го по­ку­ша­ют­ся – не пе­хо­та, но жен­щи­на. Оболь­сти­тель­ная, как яв­ля­лась ему в ран­ней юно­сти. И, на­вер­ное, да­же в то вре­мя, ко­гда сам не знал и не пом­нил, во что был одет. Ко­гда всю­ду - од­на толь­ко му­зы­ка. А де­воч­ка во встреч­ном по­ез­де рас­спра­ши­ва­ла пас­са­жир­ку, ка­кой она ста­нет в бу­ду­щем, и те­перь уже все это в про­шлом. За­ме­чал ли и ты, что по­вто­ря­ешь за со­бе­сед­ни­ком ошиб­ки, не те уда­ре­ния, что­бы его не сму­щать? Де­воч­ке мож­но от­ве­тить: она ста­нет свет­ской, фаль­ши­вой, и ее пря­мая улыб­ка ра­зо­бьет­ся, как в ка­лей­до­ско­пе, и вя­ло по­тух­нет, как страсть. Ос­та­нет­ся лиш­нее зна­ние. Гре­кам и рим­ля­нам то­же бы­ло еще не­вдо­мек, что впе­ре­ди на пу­ти бу­дут пол­ночь и яс­ли, и что вол­хвы еще не зна­ко­мы со скот­чем, а мать уже от­пе­ва­ет мла­ден­ца, но не яг­нят на за­кла­нье. И что мерт­вое – веч­но жи­вое.
 
Итак, опа­сал­ся он жен­щи­ны. Ни на что не пре­тен­дую­щей, ти­хой, с опу­щен­ны­ми рес­ни­ца­ми. Ма­нив­шей его из-под век. Эти двое, за­ве­до­мо от­ка­зав­шись от ма­те­ри­аль­но­го, слы­ша­ли об­щую му­зы­ку. Она на­рас­та­ла, на­чи­нав­шись бес­шум­но, как па­да­ет пер­вый снег, по­ка еще звез­доч­ки с не­ба ле­тят лег­ко по от­дель­но­сти. Этот снег не име­ет тем­бра, он су­ще­ст­ву­ет вне вре­ме­ни. А за­тем на­чи­на­ет ску­чать, пе­ре­во­ра­чи­ва­ет­ся вверх тор­маш­ка­ми, за­иг­ры­ва­ет друг с дру­гом,  бро­са­ясь на стек­ла и ли­ца. Его, слип­ше­го­ся, кро­шат «двор­ни­ки», раз­ре­за­ют ло­па­ты, он та­ет в гла­зах и сме­ет­ся. Он про­бу­ет брать ак­кор­ды, и ту­гие снеж­ки пе­ре­пры­ги­ва­ют че­рез сту­пе­ни, раз­ле­та­ясь на час­ти, как звез­ды. Он слег­ка под­мер­за­ет в сле­зах, не вы­ро­нен­ных оди­но­че­ст­вом. Он скри­пит и лас­ка­ет­ся, но его, шер­ша­во­го, уже не спря­чешь в кар­ма­не, он по­ну­ро сви­са­ет сты­лы­ми льдин­ка­ми с шар­фа – а мне-то хва­та­ет и пе­тель­ки. Он сту­чит по спи­не и плю­ет­ся вдо­гон­ку, ес­ли ты от се­бя убе­га­ешь. Он име­ет в ви­ду, что нель­зя от­ка­зы­вать жен­щи­не, ко­гда она лю­бит и про­сит. И нель­зя от­во­ра­чи­вать­ся от пря­мо­го уда­ра, ко­гда снеж­ный наст сле­пит те­бя все­ми солн­ца­ми и ра­зыг­ры­ва­ет свои гам­мы, пол­ные скор­би и му­же­ст­ва. Этот снег не про­бить по­це­луя­ми, как мо­гиль­ные пли­ты, но он по­том за­ти­ха­ет, ус­тав сра­жать­ся со смер­тью, и ста­но­вит­ся пу­хом той по­душ­ки, что шеп­чет те­бе сно­ви­де­ния. Буд­то есть жизнь, и есть мы. Вот ты встал, ты на­чал рас­ха­жи­вать­ся и шу­меть  - и те­перь она зна­ла, что его нет и не бу­дет.
 
Эта лег­кая, мно­го­дум­ная го­ло­ва ле­жит у ме­ня на ру­ках, я пе­ре­би­раю кла­ви­ши, пульс от­ве­ча­ет и бьет­ся. Тон­кой ни­точ­кой ве­ны раз­ли­ва­ют­ся ре­ки, от кор­ней уво­дя во все­лен­ную. Рыб­ки ожи­ли и ще­ко­чат из-под рес­ниц, и ще­мя­щее чув­ст­во не­мо­го вос­тор­га об­ни­ма­ет нас, об­во­ла­ки­вая ту­ма­ном. И все это му­зы­ка.
 
Мы сто­им с двух сто­рон океа­на и вдво­ем встре­ча­ем вос­ход. Ос­таль­ное не­важ­но: мы вме­сте.
 
 
 
Сы­нок
 
 
Мой ре­бе­нок сто­ял на рас­пу­тье. Я ве­ле­ла ему не смот­реть на удоч­ку, - вдруг лес­ка дрог­нет, за­во­ро­жит и утя­нет под во­ду. А он хо­тел вы­плыть. Не ту­да, где сия­ли ун­ди­ны и пе­ре­ли­ва­лась блес­на. Нет, он пы­тал­ся по­нять, за­чем жив, и ре­шил, что у ка­ж­до­го своя мис­сия – че­ло­век дол­жен прой­ти этот квест, от­ве­чая на глав­ный во­прос. От­ра­бо­тать кар­му, а в этой он был мо­им сы­ном.
 
На­ше, ча­ще не­мое об­ще­ние на­по­ми­на­ло встре­чу на рин­ге: все­гда про­снув­ший­ся сре­ди сы­тых и спя­щих, смер­тель­но ост­рый, буд­то жду­щий уда­ра, он вос­при­ни­мал мир вра­ж­деб­ным и бро­сал­ся на ам­бра­зу­ры, зияю­щие пус­то­той. Во­про­сов бы­ло еще боль­ше, чем про­зрач­ных маль­ков на ме­ли, и он был все­гда на­че­ку, объ­яс­няя, что этот кон­троль – так не­об­хо­ди­мое муж­чи­не чув­ст­во безо­пас­но­сти. До это­го мне и в го­ло­ву не при­хо­ди­ло, что нуж­но оно да­же маль­чи­ку: как ос­ка­лен­ная тиг­ри­ца, я все­гда бы­ла в стой­ке и лю­бо­го го­то­ва по­рвать за ре­бен­ка, - мне ка­за­лось это дос­та­точ­ным.
 
Мой сын лег­ко ро­нял кру­жев­ных си­ли­ко­но­вых жен­щин, дер­жал удар, он вы­гля­дел по­бе­ди­те­лем, и я по­нять не мог­ла, что все это за­по­зда­лая месть за то, что из-под про­сты­ни по­ви­валь­ни я вы­толк­ну­ла его в ка­мен­ные джунг­ли. Кри­ча­ще­го от ужа­са, го­ло­го, еще не по­кры­то­го не то что пан­ци­рем, - пу­хом. Ко­по­ша­ще­го­ся у гру­ди, рас­тер­зав­ше­го мой со­сок, ис­то­чав­ший кровь из-под ме­до­вой ле­пеш­ки, спро­во­ци­ро­вав­шей мас­тит с опе­ра­ци­ей.
 
Мне ни­кто не ска­зал, что че­ло­век ос­та­ет­ся с не­рас­тра­чен­ным по­тен­циа­лом и, не най­дя вы­хо­да из ла­би­рин­та, на­прав­ля­ет энер­гию внутрь, на са­мо­раз­ру­ше­ние. И тиг­ре­нок мой по­ги­бал. Я ца­ра­па­ла его ще­ки, за­рос­шие бурь­я­ном и бле­стев­шие от реч­но­го пес­ка, и пы­та­лась ему объ­яс­нить, что я та до­б­рая ма­ма, ко­то­рая все­гда са­ма де­воч­ка, ли­шен­ная вни­ма­ния сво­их су­ро­вых ро­ди­те­лей, за­ня­тых взрос­лы­ми иг­ра­ми. И те­перь я его опе­каю, воз­ме­щая убыт­ки судь­бы. При­шпи­ли­ваю на бу­лав­ку, как мо­тыль­ка, и он во­ло­чит­ся за юб­кой, по­ник­ший и пла­чу­щий, и  лю­бит ме­ня боль­ше всех. Он не зна­ет, что нет тра­ек­то­рии. И что сле­жу я за ним по от­бро­шен­ной те­ни, бо­ко­вым зре­ни­ем фик­си­руя ка­ж­дую ме­лочь – его ап­пе­тит, на­строе­ние, ссо­ру с маль­чиш­ка­ми, за­но­зу, ко­люч­ки ре­пей­ни­ка, за­пу­тав­шие­ся в во­ло­сах, ош­мет­ки при­лип­шей же­вач­ки. С от­ра­же­ни­ем в зер­ка­ле я све­ряю, как он взрос­ле­ет, а по за­руб­кам на двер­ном ко­ся­ке от­ме­ряю свою же ве­рев­ку.
 
Ни­че­го не бы­ва­ет в по­кое, по­ка сын мой лу­чит­ся от гор­до­сти. И веч­но­го по­коя не пред­ви­дит­ся, по­ка он ис­крит­ся и драз­нит. И толь­ко ко­гда мы все на­ко­нец-то по­вер­нем вспять и нач­нем жить об­рат­но, мы взгля­нем друг дру­гу в гла­за на пе­ре­сыл­ке – мель­ком, ис­под­тиш­ка – и ра­зо­рвем пу­по­ви­ну. 
 
Я ему объ­яс­ня­ла, что толь­ко лю­бя­щей жен­щи­не свой­ст­вен­но ка­ж­дый миг знать, где и как ее до­ро­гой, будь то сын или ми­лый. И что тай­на бы­ва­ет не­снос­ней ко­ле­со­ва­ния, да­же ес­ли я вый­ду на пло­щадь и в тан­це взовь­юсь, под­бо­че­нясь, за­ди­рая по­дол и мель­кая уз­ки­ми щи­ко­лот­ка­ми. А мои каб­луч­ки, как серп ос­ве­жен­ной лу­ны, ра­зо­рвут про­стран­ст­во на звез­ды и пья­ные кри­ки зе­вак. Я бу­ду шу­тить и сме­ять­ся, но змея тре­во­ги и на­рас­таю­щей бо­ли, про­ни­кая все глуб­же и даль­ше, за­ши­пит в мо­ем серд­це и по­га­сит мерт­вое пла­мя. Впро­чем, мы изъ­яс­ня­ем­ся про­зой. Про­сто нет не­под­виж­ных то­чек опо­ры, да и са­ма точ­ка рас­ще­п­ля­ет­ся до бес­пре­де­ла, и по­то­му нас ша­та­ет.
 
Мой сы­нок го­во­рил, ску­ко­жив­шись и ог­ры­за­ясь, что му­жик слаб и пря­чет свою бес­по­мощ­ность за рез­ной - изо­щрен­ной пер­ла­мут­ром и ла­ко­вой - шир­мой мас­ку­лин­но­сти, а сам, мол,  меч­та­ет о по­кое и уми­ро­тво­ре­нии, как в мо­ей те­п­лой ут­ро­бе. Мне-то ка­за­лось, что они рвут­ся на под­ви­ги, все эти сме­лые в бут­сах, за­ви­саю­щие на тур­ни­ках, а ина­че за­чем их ро­жа­ли, ма­те­рясь и во­пя, про­кли­ная му­жей и вра­ча. На­до мной воз­вы­шал­ся мой маль­чик, на це­лую го­ло­ву бли­же к не­бу и прав­де и, рас­ти­рая гла­за ку­лач­ка­ми, вы­ма­ли­вал по­ни­ма­ния, но ни­че­го нель­зя бы­ло сде­лать, так как мы из­на­чаль­но ще­бе­та­ли на раз­ных язы­ках, буд­то пти­цы - и зве­ри, пе­ре­хо­дя то на аз­бу­ку Мор­зе, то на ка­мер­ное пе­ре­сту­ки­ва­ние. Мы бы­ли муж­чи­ной и жен­щи­ной, то есть не­мым и глу­хим, и толь­ко сле­по на­дея­лись, что по­ни­ма­ем друг дру­га. Мой ре­бе­нок пы­тал­ся рас­шиф­ро­вать мне те пес­ча­ные ие­рог­ли­фы, что сли­зы­ва­ет вол­на, по­кры­вая их пе­ной и во­до­рос­ля­ми. Ино­гда она вы­бро­сит в шут­ку бу­ты­лоч­ное стек­ло, ды­ря­вую ра­куш­ку или дох­ло­го кра­ба, и я зо­ву па­ца­нов, строя­щих, как ку­ли­чи­ки, зам­ки из жи­жи, они пры­га­ют в пол­ном вос­тор­ге и тут же пе­ре­клю­ча­ют­ся на ко­лы­шу­щую­ся ме­ду­зу, сквозь ко­то­рую вид­но про­стран­ст­во – об­рат­ную сто­ро­ну све­та.
 
Мой сын про­из­но­сит, сму­тив­шись, что вся его жизнь – гус­то­псо­вое от­пи­ли­ва­ние но­ги ржа­вой пи­лой без нар­ко­за, и что он на­столь­ко при­вык к этой пыт­ке, что ес­ли ему вдруг по­ка­жет­ся, буд­то боль ос­ла­бе­ла, он ис­пы­ты­ва­ет бес­по­кой­ст­во. Ее мож­но толь­ко при­нять, до­ка­пы­ва­ясь до при­чин. Он, по­жа­луй, их пред­став­ля­ет, но на шка­ле бо­ли ки­пя­щая крас­ная зо­на ко­леб­лет­ся воз­ле де­ле­ния, а жен­щи­ны ис­пы­ты­ва­ют чув­ст­во ви­ны, как буд­то они это вы­зва­ли. Хо­тя мы - лишь кос­вен­ная при­чи­на всех не­дет­ских стра­да­ний. И я вспом­ни­ла, как в от­ро­че­ст­ве, ко­гда са­ма я из­му­чи­лась, боль ока­за­лась та­кой тор­же­ст­вен­ной, все­по­гло­щаю­щей, что у ме­ня слу­чил­ся дет­ский ор­газм, и с тех пор боль ста­ла реф­лек­сом, дос­та­точ­но дер­нуть за ни­точ­ку.
 
Мой по­слуш­ный ре­бе­нок же­нил­ся, так как его при­ру­чи­ли ро­ди­те­ли де­вуш­ки; от не­го мно­го не жда­ли, он был не­глу­пым и ти­хим, при­но­сил зар­пла­ту, как нуж­но, ро­жал и рас­тил, при­ятель­ст­во­вал, а же­на бы­ла еще ти­ше. Они вы­со­хли в двух блед­ных мо­лей; он, уже по­се­дев – из чер­но­во­ло­со­го мо­лод­ца с тол­сто уло­жен­ны­ми бро­вя­ми. У нас не бы­ло спо­ров и ссор, а по пят­ни­цам со­би­ра­лись за длин­ным сто­лом, хо­хо­та­ли и из­ред­ка пла­ка­ли, за­едая со­ле­ным огур­чи­ком на ду­бо­вом лис­те и ук­ро­пе. Да­же бы­ло, что вспом­нить, осо­бен­но ес­ли в аль­бо­мах.
Ошиб­кой по­кор­ной не­вест­ки бы­ло то, что не ста­ла мной. Ре­бе­нок мой под­рас­тал, плы­вя про­тив те­че­ния, а она ос­та­ва­лась на мес­те, и ко­гда мос­ты раз­ве­ли, их ру­ки раз­жа­лись, а в ла­до­нях бы­ла пус­то­та. Он лег­ко об­го­нял и ме­ня – по­то­му, что муж­чи­на, и с про­снув­ши­ми­ся за­по­зда­ло та­лан­та­ми. Мы по­ме­ня­лись ро­ля­ми, и он стал не сы­ном, – от­цом. Кра­ду­щей­ся по­ход­кой при­бли­жал­ся он сза­ди на ули­це воз­ле му­зея, не­ожи­дан­но об­ни­мал мои пле­чи и, лег­ко при­ка­са­ясь гу­ба­ми, ще­ко­тал мои­ми же во­ло­са­ми ухо, лег­ко ды­шал та­ба­ком и, скло­нив­шись, пря­но сме­ял­ся. Та­ким мог быть толь­ко он – пер­вая и по­след­няя лю­бовь, мой по­гиб­ший муж – и ре­бе­нок. Мои ве­ки дро­жа­ли, впус­кая лу­чи тре­во­ги, солн­ца и сча­стья, ушед­шей вес­ны и на­де­ж­ды. Рес­ни­цы шур­ша­ли по ко­же, по­ка мы, за­ме­рев, ста­но­ви­лись все тем же це­лым – мой сын жил во мне, еще не про­снув­шись от бо­ли.
 
Он счи­тал, что муж­чи­ны вне ре­про­дук­тив­но­го воз­рас­та во­об­ще ни­ко­му не нуж­ны. Я па­ри­ро­ва­ла, что они во­об­ще не нуж­ны, как по­ка­за­ла мне жизнь. Мой сын ни­ко­гда не был сла­бым, но его на­сти­га­ла де­прес­сия; а все эти сын­ки, ут­кнув­шие­ся в де­коль­те и не­су­щие по­во­док, не­раз­луч­ные с ма­ма­ми до скон­ча­ния ве­ка, - уче­ные, ар­ти­сты, - несть им чис­ла, не­же­на­тым. Те Се­ре­жень­ки, сту­чав­шие­ся к Ка­ре­ни­ным по­це­ло­вать руч­ку на ночь под ух­мыл­кой от­ца и раз­дра­же­ни­ем ма­те­ри. Не на­шед­шие свой иде­ал, так как я са­ма всех за­тми­ла.
 
Мой ре­бе­нок топ­тал­ся в две­ри и ук­лон­чи­во го­во­рил, что жен­щи­на для не­го, уже поч­ти ста­ри­ка, это ино­пла­не­тян­ка, НЛО и пол­тер­гейст в од­ном фла­ко­не из-под вол­шеб­ных ду­хов, а ра­цио­наль­ность инь не­под­вла­ст­на, не­по­сти­жи­ма. Од­но­му бо­гу дос­туп­ная ло­ги­ка в по­ве­ден­че­ских ал­го­рит­мах долж­на пре­ва­ли­ро­вать, раз зем­ля­не как вид не ис­чез­ли. Мой бед­ный маль­чик при­вык смот­реть на нас, как на фей: ре­шишь за­дач­ку – мах­нет те­бе шлей­фом, сни­зой­дет вдох­но­ве­ни­ем, оку­та­ет ме­хом и со­жмет те­бя мат­кой, за­щи­щая пла­цен­той и кро­вью. И, по­ка ты на­сла­ж­да­ешь­ся, за­та­ив ды­ха­ние и не ве­ря в уда­чу, - от уда­ра но­ги рас­пах­нет­ся дверь лиф­та – воз­вра­тит­ся с ра­бо­ты Эдип и за­ста­нет вас вме­сте, сча­ст­ли­вых. И твое серд­це, во­ро­бы­шек, гул­ким кам­нем рва­нет­ся на­ру­жу, под сол­дат­ским рем­нем вы­гнет­ся по­зво­ноч­ник, так по­хо­жий на пти­чий ске­лет, и твои мел­кие кос­точ­ки отыг­ра­ют дет­скую му­зы­ку.
 
По­ка ты не опе­рил­ся и еще спал в ко­лы­бе­ли, твое бу­ду­щее дос­тоя­ние все­гда бы­ло за­дра­но вверх, так, что ес­ли ба­буш­ка или я по но­чам под­хо­ди­ли ук­рыть те­бя, при мо­че­ис­пус­ка­нии струя все­гда би­ла в высь, нам в ли­ца и в по­то­лок. Мы смея­лись не­сколь­ко лет, по­ка не кон­чил­ся эну­рез и член твой был не­сги­ба­ем. Сла­ва бо­гу, ко­те­нок за­бы­ва­ет, кто его ма­ма, они бы­ст­ро рав­ня­ют­ся рос­том. Но од­на­ж­ды ма­лыш, толь­ко вы­ли­зан­ный шер­ша­вым язы­ком и со­гре­тый хво­стом, ог­ры­за­ет­ся и пре­тен­ду­ет на мис­ку, он още­рит юные зуб­ки и за­де­рет ко­гот­ки, с ин­те­ре­сом сле­дя, как по­тя­нет­ся крас­ная струй­ка.
 
Вы­пус­кая те­бя про­гу­лять­ся по пре­лой ли­ст­ве, раз­бро­сать гри­бы и ули­ток неж­ны­ми лап­ка­ми и уню­хать скольз­кое зав­тра, я боя­лась спуг­нуть те­бя, мой сы­ниш­ка, но те­бе луч­ше знать, что лю­бя­щая жен­щи­на для те­бя сде­ла­ет все. За­хо­чешь – асек­су­аль­на, при­ка­жешь – под­ля­жет вниз ох­ла­дить или свер­ху – со­греть сво­им те­лом, - ты вла­ды­ка ее, вла­сте­лин. А дру­гая – не лю­бит. Она пе­ре­пус­тит так­си. Для нее это оче­редь. Ты возь­мешь ее за хо­лод­ную грудь, и в жи­во­те за­ур­чит.
 
Мой сын ви­дел сон. Он не вы­шел в сме­ну, и вме­сто не­го по­гиб­ли трое кол­лег, в хлам раз­бив­шись на ав­то­пи­ло­те. Мо­ло­дые, здо­ро­вые пар­ни, с ко­то­ры­ми на­ка­ну­не в стек­ляш­ке они пи­ли пи­во, сду­вая пе­ну на ка­фель и за­едая кри­вы­ми снет­ка­ми. Ма­ши­на бы­ла рас­ку­ро­че­на, от пар­ней ос­та­лась оде­ж­да и во­пли жен и не­вест. Он про­снул­ся, и все бы­ло прав­дой. По­то­му я дер­жу те­бя за ру­ку. Ма­ма ря­дом, ты не от­пус­кай. Еди­ни­ца из­ме­ре­ния – боль, от од­но­го до де­ся­ти. И она по­сто­ян­на, как ма­ма.
 
Мой сы­нок по­ки­да­ет гнез­до. Оди­но­че­ст­во вдво­ем так же горь­ко, как и в тол­пе. Пе­ред ним от­кры­ва­ет­ся зве­ня­щий ра­ду­гой мир, он еще ус­пе­ет на­пить­ся до­ж­де­вой во­ды из ру­чья, про­ни­зан­но­го солн­це­пе­ком, он со­рвет цве­ты и по­са­дит де­ре­вья, пре­одо­ле­ет тос­ку. Я ни­как не пой­му, кто же это та­кой на боль­шом рас­стоя­нии пе­ре­страи­ва­ет ме­ня на кле­точ­ном уров­не, про­во­дя со мной день и ночь и не да­вая от­це­пить­ся от па­ра­шю­та. Та­кая не­из­быв­ная, прон­зи­тель­ная лю­бовь! Мой сы­нок, это ты?!
 
 
 
На тро­их
 
 
1. (Ба).
 
Пе­ре­лив­ча­тый ле­бедь - на­ту­ра ра­ни­мая, нерв­ная - про­шле­пал лас­та­ми к стек­лян­ной две­ри подъ­ез­да и смот­рел­ся в свое от­ра­же­ние. Он был Нар­цисс пунк­ту­аль­ный и за­гля­ды­вал­ся по ча­сам, ка­риль­о­ном бив­шим на мэ­рии. За ле­бе­дем на­блю­да­ло мно­го на­ро­ду: ут­ки и чай­ки в пру­ду, гар­це­вав­шая на лег­кой вол­не ле­бе­ди­ца, во­пя­щие стаи зе­ле­ных по­пу­га­ев, а так­же ста­ру­ха на бал­ко­не не­вы­со­ко­го эта­жа, где она ино­гда гос­те­ва­ла у доч­ки и ку­да ее вы­став­ля­ли в крес­ле по­греть­ся на позд­нем сол­ныш­ке.
 
Со ста­ру­хи сполз­ло одея­ло, но его под­прав­ля­ли, по­сто­ян­но при­но­ся с из­лиш­ней за­бо­той то ча­ек с конь­я­ком, то йо­гурт с ри­сун­ком. Есть са­ма она не мог­ла, но де­ти и вну­ки бло­кад­ни­цы изо всех сил ста­ра­лись по­вер­нуть вре­мя вспять и за­глу­шить ее го­лод в дру­гой стра­не, в про­шлом ве­ке и дав­но уж в не­бы­тии.
 
В ос­таль­ное вре­мя ста­ру­ха, ском­кан­ная и пор­та­тив­ная, воз­ле­жа­ла в по­душ­ках и слу­ша­ла за­едаю­щий на по­во­ро­тах вто­рой кон­церт Рах­ма­ни­но­ва, ко­то­рый не­ко­му бы­ло ос­та­но­вить, так как лю­ди тру­ди­лись сна­ру­жи, а ста­ру­хе сго­нял му­ху с ли­ца раз­ве что толь­ко кот, на­ве­щав­ший обе­их от ску­ки. Кот был по­лу­бо­гом и знал, ко­му сколь­ко от­пу­ще­но ужа­са, но ни­ко­гда не мяу­кал. В знак осо­бо­го рас­по­ло­же­ния мог маз­нуть он хво­стом по ще­ке, от­пус­кая гре­хи и про­ща­ясь.
 
У ста­ру­хи бы­ла си­ла во­ли. С тех пор, как она ма­ло­лет­кой до­но­си­ла до до­ма па­ек, не тро­нув ни крош­ки, и ко­гда в де­сять лет по­мо­га­ла на опе­ра­ци­ях. Са­ни­тар­ки бу­ха­ли в таз от­пи­лен­ные ко­неч­но­сти, и она их тас­ка­ла в под­вал. Ста­ру­ха мог­ла не спать, не есть и не пить. Бин­то­вать с за­кры­ты­ми гла­за­ми, ста­вить уко­лы. У нее бы­ло от­ре­зан­ное про­шлое без дет­ст­ва и без ро­ди­те­лей, бес­счет­ные по­ту­шен­ные на кры­шах за­жи­гал­ки, ого­ро­ды и тран­шеи на Пул­ков­ских вы­со­тах, ку­да под­сту­па­ли фа­ши­сты. Со­жран­ный со­се­дя­ми кот Тигр, ме­даль За обо­ро­ну Ле­нин­гра­да, вед­ро во­ды из нев­ско­го льда, все род­ные на Пис­ка­рев­ке, - сло­вом, те сим­во­лы ро­ди­ны, ко­то­рые на­чи­на­лись и за­кан­чи­ва­лись сплош­ны­ми по­сад­ка­ми близ­ких и лю­бо­вью к то­ва­ри­щу Ста­ли­ну. Он, ко­неч­но, пре­вы­ше все­го.
 
Ста­ру­ха всю жизнь го­то­ви­лась к смер­ти. Пол­ве­ка на­зад она под­го­во­ри­ла под­руг, что­бы они по­мог­ли по це­поч­ке, ко­гда ра­зо­бьет па­ра­лич. Но од­на ос­ле­п­ла, дру­гая по­ве­си­лась, тре­тья там что-то еще. А на­ша ос­та­лась без по­мо­щи. Умо­ля­ла ста­ру­ха и свою школь­ни­цу-доч­ку, но та вме­сто сло­ва да­ла сла­би­ну, а ко­гда при­шла на­до­ба, то жизнь раз­мо­та­ла их по за­гра­ни­цам. Ста­ру­ха уже по­ми­ра­ла в реа­ни­ма­ции в Пи­те­ре, ей гре­зил­ся род­ной Се­реб­ря­ный век, фи­ло­со­фия и ба­лет; она ни­ко­гда не хо­те­ла быть ово­щем, и пер­со­нал по­ни­мал, что нуж­но ей это по­зво­лить – уй­ти во­своя­си. Но тут на го­ри­зон­те об­ра­зо­ва­лась сер­до­боль­ная внуч­ка, счи­тав­шая, что жизнь хо­ро­ша в лю­бом све­те, и что йо­гурт мо­жет быть пре­де­лом меч­та­ний и выс­шим смыс­лом. И не­сча­ст­ную, со­про­тив­ляв­шую­ся вос­кре­ше­нию ста­ру­ху сно­ва умы­ли, под­ко­ло­ли, при­хо­ро­ши­ли и от­пра­ви­ли в даль­ний путь на но­вые вер­ные пыт­ки.
 
Хру­сталь­ной лом­ко­сти ле­бедь по­крив­лял­ся, скру­тив шею к зер­каль­цу ма­ши­ны, при­пар­ко­ван­ной на пу­ти, и по­чав­кал в свой пруд. Там гор­до ра­до­ва­лись его се­рые и бе­же­вые го­ло­дран­цы, ут­ки-по­ган­ки, бе­гу­щие по во­де аки Хри­стос, а так­же ца­п­ля, за­вис­шая в по­зе Пли­сец­кой в ожи­да­нии спе­лой ля­гуш­ки. Жизнь про­дол­жа­лась.
 
2. (Де­воч­ка).
 
Ее очень жда­ли. Вы­на­ши­ва­ли, как сверх­идею, и ма­ма ва­ля­лась, за­драв но­ги в боль­ни­цах, по­ка не вы­ско­чил ау­тич­ный та­кой вун­дер­кинд. Ок­ру­жаю­щие раз­во­ди­ли ру­ка­ми, а ро­ди­те­ли не за­ме­ча­ли. По­том они бы­ст­ро рас­ста­лись; ре­бен­ка гна­ли из са­ди­ка за не­впи­сан­ность в стаю, ма­ма вы­бе­га­ла за­муж, как на по­жар, и так же лег­ко воз­вра­ща­лась, при­жи­мая со­кро­ви­ще к серд­цу, из­но­шен­но­му оди­но­че­ст­вом.
 
Вско­ре де­воч­ке по­да­ри­ли фе­на­зе­пам по ре­цеп­ту и млад­шую се­ст­ру, ко­то­рую она под­тас­ки­ва­ла к две­ри и, со­пя от усер­дия, ста­ра­лась при­ще­мить но­во­ро­ж­ден­ные паль­чи­ки. От­ку­да что и бра­лось – воз­мож­но, ге­не­ти­ка па­пы. Де­воч­ка не ну­ж­да­лась, но у се­бя под кро­ва­тью хра­ни­ла ко­роб­ки ка­ран­да­шей, ста­рых ру­чек и сти­раль­ных ре­зи­нок, ох­ра­няя их, как ов­чар­ка.
 
По­сте­пен­но ей ста­ло три­на­дцать. Она мо­ли­лась за ка­ж­дой две­рью, сгрыз­ла ног­ти до кос­ти, ле­лея­ла ми­лые фо­бии и учи­лась му­чить боль­ших, как это де­ла­ют с ма­лень­ки­ми. Удоб­но уст­раи­ва­лась по­за­ди оче­ред­но­го пре­тен­ден­та в «от­цы», скло­нив­ше­го­ся у ком­пь­ю­те­ра, по­ло­жив ему грудь на пле­чо, и оба де­ла­ли вид, что все так и на­до. А ма­ма про­па­да­ла в сво­ем опер­ном те­ат­ре и бы­ла зна­ме­ни­тым со­пра­но.
 
Про­грам­мист на­ко­нец вы­шел в от­чи­мы, у не­го бы­ла брезг­ли­вая ус­та­нов­ка – по­лу­бе­зум­ных не тро­гать, от­но­сил­ся он к де­воч­ке ров­но и по-оте­че­ски, без изъ­я­нов, и это драз­ни­ло секс-бом­бу. Пе­ре­рос­ток был не­до­рос­лем: учить­ся она не же­ла­ла, гу­ля­ла по до­му в рас­тег­ну­тых шта­нах, ока­за­лась вир­ту­оз­ной пиа­ни­ст­кой – но это бы­ст­ро ис­сяк­ло, судь­ба сба­ви­ла обо­ро­ты. Де­воч­ка так и сяк при­ме­ря­ла к се­бе роль ма­мы, ис­ка­ла гра­ни­цы доз­во­лен­но­го.
 
От­чим был Че­ло­ве­ком, и она смек­ну­ла по­жа­ло­вать­ся – мол, он к ней при­ста­ет. Лю­бовь стар­ших раз­би­лась о пыт­ку; про­во­ди­лись пе­ре­кре­ст­ные до­про­сы, до ис­ти­ны нель­зя бы­ло до­ко­пать­ся, мать взя­ла сто­ро­ну обо­жае­мой ба­ло­ван­ной доч­ки, и толь­ко че­рез не­сколь­ко лет та при­зна­лась, что  по­шу­ти­ла. Рев­но­ва­ла, за­ви­до­ва­ла.
 
Те­перь в швед­ской се­мье бы­ли две иди­от­ки, так как ма­ме ме­ре­щи­лись ужа­сы; не­по­нят­но ста­ло, как вы­жить, но де­воч­ка сно­ва ску­ча­ла. Она всем го­во­ри­ла, что ее с дет­ст­ва спаи­ва­ют то бе­лым, то крас­ным, то жел­тым в го­ро­шек, на­си­лу­ют и из­би­ва­ют, и са­ма лег­ко в это ве­ри­ла, сме­шав явь и фан­та­зию, рас­па­ляя во­об­ра­же­ние. Ее твер­до за­цик­ли­ло на са­диз­ме и сек­се, но бо­лез­ным нель­зя объ­яс­нить, что они не­здо­ро­вы.
 
Она ти­хо вхо­ди­ла во вкус, ста­но­вясь пол­ко­вод­цем. Ку­да как ин­те­рес­ней стал­ки­вать лба­ми лю­дей, ко­гда зна­ешь их сла­бо­сти, - чем при­ка­лы­вать бу­лав­ки на шляп­ки и ме­рить пла­тья. Впро­чем, де­вуш­ка уда­лась хоть ку­да – обая­тель­ная кра­сот­ка, об­ра­зо­ван­ная – при дис­лек­сии, не­на­чи­тан­ная – ну да на­слу­шан­ная. Осо­бен­но ма­ми­ных арий.
 
По­ти­хонь­ку она уво­ди­ла ее ка­ва­ле­ров, но секс на прак­ти­ке не ув­ле­кал ее. По­том де­воч­ка до­га­да­лась ссо­рить род­ных, на­го­ва­ри­вая им друг на дру­га. Млад­шей се­ст­рен­ке на­вра­ли, буд­то в дет­ст­ве ее из­би­ва­ли – и та ту­по по­ве­ри­ла. Хо­тя обо­жа­ли обе­их. По­том де­воч­ка ста­ла рас­кру­чи­вать мно­го­се­рий­ный ро­ман, буд­то де­душ­ка бьет ее ба­буш­ку, к то­му вре­ме­ни па­ра­ли­зо­ван­ную. Дед мог по­орать, пред­став­ляя се­бя ко­ман­ди­ром и да­же ген­се­ком, - но ни ра­зу не под­ни­мал он ру­ку на жен­щи­ну, тем бо­лее на же­ну, по­свя­тив­шую ему жизнь. Его сда­ли в по­ли­цию. Не­охот­но, но близ­кие ве­ри­ли и пе­ре­ста­ли об­щать­ся. За­то са­ма ми­лая, неж­ная де­воч­ка дер­жа­ла браз­ды прав­ле­ния, кон­так­ти­руя с ка­ж­дым. И толь­ко че­рез нее од­ну до­но­си­лись по­след­ние но­во­сти.
 
От­чим по­нял это дав­но. Че­рез не­сколь­ко лет и мать, по­са­див го­лос и ото­рвав­шись от по­диу­ма, опус­ти­лась на зем­лю и ни­ко­го не уз­на­ла: все род­ные ста­ли чу­жи­ми. И толь­ко де­воч­ка, ко­ро­ле­ва не­ви­ди­мо­го пла­то­ни­че­ско­го бор­де­ля, по­дер­ги­ва­ла хлы­стом, про­во­ра­чи­вая его в ра­нах, и на­сла­ж­да­лась те­ат­ром. Как ве­ли­кая пау­чи­ха, со­би­ра­ла она свою жат­ву, вы­са­сы­вая лю­бовь и на­пол­няя мерт­вые туш­ки сво­им смерт­ным ядом. Она уже зна­ла, что доб­ро­де­тель­ные по­ступ­ки за­стят ис­ти­ну и ис­ка­жа­ют дей­ст­ви­тель­ность, и что по­каз­ное ми­ло­сер­дие, как же­на на ча­сок, смяг­ча­ет серд­ца и тре­во­ги.
 
Ор­газм вла­сти  ока­зал­ся за­раз­ным и слад­ким. А за­каз­ные ро­ди­те­ли но­чью мо­ли­лись в по­душ­ку, что­бы во­вре­мя сдох­нуть и не дос­тать­ся на ми­лость этой мсти­тель­ной, с не­оп­ре­де­лен­ным, но яр­ким, как ге­ни­аль­ность, ди­аг­но­зом дет­ке, ко­то­рая все­гда ус­ме­ха­лась и да­ри­ла по­дар­ки, до­жи­да­ясь звезд­но­го ча­са.
 
3. (По­ко­ле­ние сред­нее).
 
Ме­ж­ду де­воч­кой и ста­ру­хой – про­пасть. Эта про­пасть на­хму­ри­ла но­сик и ду­ма­ла, что бы­ло глав­ным. Что в дет­ст­ве не объ­яс­ни­ли: все лю­ди раз­ные. От сло­ва со­всем. Им из­ред­ка ка­жет­ся, что они по­ни­ма­ют друг дру­га, осо­бен­но м и ж. Это в прин­ци­пе не­воз­мож­но. В объ­я­ти­ях они вир­ту­аль­ны, как во сне; в стра­сти и не­на­вис­ти – во­об­ще не они, а по­до­бия. Их мож­но со­звать об­щим гор­ном, на­пя­лить удав­ку и по­стро­ить в ко­лон­ны, и то­гда они ро­бо­ты. Они не до­га­ды­ва­ют­ся, что жи­вут толь­ко се­го­дня, как од­но­днев­ки, и что ушед­ший на­ве­ки лю­би­мый все­гда бу­дет са­мым, так как пом­нит­ся лишь хо­ро­шее. И чем боль­ше па­мять за­во­ла­ки­ва­ет его-ее ды­мом, тем сла­ще, как за­пах гние­ния и лев­ко­ев пе­ред до­ж­дем. Или нет, та­ба­ков и си­ре­ни.
 
Глав­ным бы­ло не­мно­гое. По­дол ня­ни­ной юб­ки. Фут­бол на ко­ле­нях у па­пы, ко­гда ты уже за­сы­па­ешь, а он вска­ки­ва­ет с крес­ла вме­сте с то­бой, и вы оба с под­ня­ты­ми ку­ла­ка­ми бе­зум­но оре­те «гол!!!». Ту­ман, сте­лю­щий­ся над по­лем, и в нем ка­ча­ют­ся мор­ды ко­ней, пе­ре­би­раю­щих по­во­дья. Шер­стя­ная ма­лин­ка пе­ред вос­хо­дом, ды­ша­щая в ли­цо. Не же­лая от­де­лить­ся от вет­ки, ко­лет и брыз­жет ро­сой. По­ля­на ли­си­чек, за­тя­ну­тых го­лу­бо­ва­той плен­кой. Кры­ло стре­ко­зы, ус­та­вив­шей­ся круг­лым гла­зом. Плеск ог­нен­но­го окуш­ка. Таю­щий след са­мо­ле­та.
 
Про­пасть пы­та­лась по­нять, ку­да все это де­лось сквозь паль­цы. Как в сем­на­дцать лет стоя­ла она пе­ред зер­ка­лом, слов­но вче­ра, и жа­ле­ла, ка­кое доб­ро про­па­да­ет. И не зна­ла, что глав­ное – мо­ло­дость. Так и се­го­дня, под за­на­вес, ко­гда еще не­че­го бы­ло пря­тать, под­тя­ги­вать и уби­рать, по­ни­ма­ла, что не при­го­дит­ся. И что не бы­ло дня, ко­то­рый хо­те­лось вер­нуть.
 
Ее ро­вес­ник жил еще ху­же. Он не вы­но­сил от­ра­же­ние, но за­став­лял се­бя ка­ж­дый день брить­ся по стро­гой при­выч­ке. А не гля­дя – по­ре­жешь­ся. Он был все ча­ще в рас­те­рян­но­сти, как за­сту­кан­ный маль­чик, и не по­ни­мал, по­че­му кон­ча­ет­ся жизнь. Хо­ро­нил он, как шел на ра­бо­ту. Род­ных и дру­зей. Стар­шим он еще не был, но оно при­бли­жа­лось.
 
Ес­ли ро­вес­ник вдо­вел, то ему бы­ло ху­же вдвой­не. Сна­ча­ла он пил и ме­тал­ся, ку­рил и ха­мил, вы­ме­щал, бо­ял­ся соб­ст­вен­ных снов, за­го­няю­щих в па­мять об­рат­но. По­том он глу­по на­де­ял­ся. Ес­ли вез­ло, то гу­лял, но так страш­но, что дво­ро­вые кош­ки ле­та­ли от его ша­гов врас­сып­ную, а со­ба­ка из­да­ли вы­ла. Он и сам ста­но­вил­ся со­ба­кой – с ко­вид­ным про­жжен­ным каш­лем вы­пле­вы­вал лег­кие с серд­цем.
 
Он стал стес­нять­ся де­тей. Они зна­ли боль­ше, и он чув­ст­во­вал, что от­ста­вал. Ро­кир­ну­лись они не­за­мет­но: еще вче­ра сы­но­вья не мог­ли до­тя­нуть­ся до штан­ги, а те­перь отец вверх тор­маш­ка­ми. Он уже по­нял, что за лю­бовь нуж­но от­сте­ги­вать баш­ли, а вни­ма­ние про­сто бес­цен­но. Ему хо­те­лось к ди­ва­ну, быть при­корм­лен­ным и ста­биль­ным, ува­жае­мым – но уже не­кем. Ему хо­те­лось не быть. Без­бо­лез­нен­но и не­за­мет­но.
 
Про­пасть уже не ле­лея­ла с ним пе­ре­сечь­ся. Хо­тя он, умо­зри­тель­ный, лег­ко бы мог ей до­ве­рить­ся, по­ло­жив го­ло­ву на ко­ле­ни, а про­пасть за­мер­ла бы в его объ­ять­ях, на се­кун­ду по­ве­рив. Но все эти кло­ны жи­ву­чи: по спи­ра­ли це­п­ля­ясь за жизнь, они об­ры­ва­ют­ся на по­лу­сло­ве и ис­че­за­ют за чу­жим по­во­ро­том, а ты - один на до­ро­ге. Са­мое уди­ви­тель­ное, что эта сме­на пы­ток, са­мо­ис­тя­за­ний, ин­тел­ли­гент­ской не­уве­рен­но­сти ни в чем на­зва­ла се­бя жиз­нью, судь­бой. Рас­крои ее так и сяк, а вер­нешь­ся к ис­то­ку. И нач­нешь ок­ли­кать сво­их мерт­вых, по­те­ряв эту тон­кую грань. По­со­ве­ту­ешь­ся со Ста­ру­хой. Рас­ска­жешь ей о по­го­де. Да нет, ты по­ка что не сбрен­дил, но вдруг ока­за­лось, что мерт­вые очень жи­ву­чи, а мы с то­бой – ни­ка­кие. 
 
Про­пасть так дол­го мол­ча­ла, что у нее про­ре­зал­ся го­лос. Де­воч­ка это ус­лы­ша­ла и при­кос­ну­лась к роя­лю. Ле­бе­ди пе­ре­шли про­ез­жую часть, по­ко­ца­ли по тра­ве, шум­ну­ли и бро­си­лись в во­ду. Кру­го­во­рот в при­ро­де обе­щал быть бес­ко­неч­но упер­тым и пло­ским, как солн­це. Зе­ле­ные по­пу­гаи про­но­си­лись ди­ки­ми стая­ми, и толь­ко ца­пель вгля­ды­вал­ся в се­бя так упор­но, что про­тер дыр­ку в про­стран­ст­ве. 
 
 
 


ЖИ­ТЕЙ­СКИЕ ИС­ТО­РИИ
 
1.
 
Че­ло­век шел-шел и спо­ткнул­ся. Дождь то­же шел, но под­пры­ги­вал. В такт они не по­па­да­ли, но че­ло­век вспом­нил, что, ко­гда па­да­ет лифт, нуж­но так же под­прыг­нуть и, же­ла­тель­но, по­ле­теть. Или хо­тя бы за­вис­нуть, как Ну­ре­ев, но толь­ко по­доль­ше. Как ко­гда жить уже не не­охо­та, а про­сто не­вмо­го­ту: под­ни­ма­ешь се­бя, как щен­ка, за шки­рят­ник и бро­са­ешь в даль­нее пла­ва­ние. Же­ла­тель­но, к лю­дям. Он по­вер­тел го­ло­вой, но ни­ко­го не за­ме­тил.
 
Нет, ба­буль­ка бы­ла на ска­мей­ке.  Дождь ее об­те­кал и сме­ял­ся. Че­ло­ве­ку ста­ло лег­ко и при­ят­но, он да­же топ­нул по лу­же, рас­пу­ги­вая во­рон – то­же все-та­ки пуб­ли­ка. Ему за­хо­те­лось петь, как под ду­шем и по­сле ор­газ­ма, но он мыс­лен­но по­кру­тил се­бе у вис­ка и ос­те­пе­нил­ся.
 
Сна­ча­ла у не­го бы­ла же­на. По­зво­ля­ла се­бя лю­бить и жда­ла из тюрь­мы. Снис­хо­дя, не­пре­рыв­но пи­ли­ла и по­то­му бы­ла луч­шей. Еще был у них тот ще­нок, не счи­тая де­тей. И ста­биль­ность, и биз­нес. И не­об­хо­ди­мость кру­тить­ся во­круг солн­ца, точ­ней, во­круг сол­ныш­ка, по­ку­пая до­ма и би­рюль­ки, на­хва­ли­вая са­ла­ты, ба­луя и пла­ча от сча­стья. Но по­том же­на за­бо­ле­ла. Шаш­лы­ки пре­кра­ти­лись, жем­чу­га по­ка­ти­лись в ап­те­ку, че­ло­век сдал экс­тер­ном за от­ца и он­ко­ло­га, пе­ре­стал есть и спать, на­чал пить – но дер­жа ее за ру­ку.
 
И тут вдруг вы­яс­ни­лось, что ру­ка эта бью­щая ста­ла то­нень­кой, влаж­ной, как у мла­ден­ца, и он вы­зуб­рил ка­ж­дую вен­ку, за­ко­ло­тую и си­ре­не­вую. Он тво­рил чу­де­са, он был уже поч­ти бо­гом. Он счи­тал, что до­го­во­рит­ся там, на­вер­ху, за­кли­на­ния­ми; что еще вот не­мно­го – и всё. И оно по­лу­чи­лось. Все тя­ну­лось лет де­сять и рух­ну­ло. Де­ти раз­оча­ро­ван­но не смот­ре­ли ему в гла­за: как смел он не спра­вить­ся! Как же он им обе­щал?!
 
Ни­че­го боль­ше не бы­ло. Ни жел­той ру­ки, ни во­рон. Раз­ве что фо­то­гра­фия, на ко­то­рую он то мо­лил­ся, то от­тал­ки­вал от се­бя, не в си­лах гля­деть, так как же­на толь­ко ду­ма­ла, что ее нет, но на са­мом де­ле те­перь эта пыт­ка ста­ла бес­смерт­ной, и она уми­ра­ла бес­счет­но. Как толь­ко он о ней ду­мал. А он ду­мал все­гда, не­пре­рыв­но. И ще­нок под­вы­вал, как умел.
 
Тар­ков­ский спро­сил ге­ни­аль­но: «Что вам про­чи­та­ла Цве­тае­ва, При­дя со сво­их по­хо­рон?». А что, в са­мом де­ле? Ин­те­рес­но, кто-то ус­лы­шал?
 
Те­перь че­ло­век хо­ро­нил всех под­ряд – сво­их и чу­жих. Од­но­класс­ни­ков и са­мых близ­ких. У не­го стер­лась грань ме­ж­ду здесь и там: ока­за­лось, что это еди­но. Смо­тать­ся на клад­би­ще, вы­сто­ять, бро­сить, хлоп­нуть по крыш­ке, кор­ка хле­ба на рюм­ку, бу­тыл­ка под бу­ду­щий па­мят­ник, это буд­нич­но и при­выч­но. Он как бы ра­бо­тал мо­гиль­щи­ком. И ви­тал в об­ла­ках.
 
Ще­нок при­ка­зал дол­го жить – но жизнь ни­ко­гда не кон­ча­лась. Она пах­ла то огур­цом и до­ж­де­вы­ми чер­вя­ми, то греч­не­вой ка­шей и сек­сом по па­мя­ти, то се­лед­кой, но эти кос­ти за­стре­ва­ли в по­след­них зу­бах и ме­ша­ли чав­кать и жа­ло­вать­ся. Он все­гда про­сы­пал­ся, при­вык к пе­ре­га­ру, веч­но пу­тал таб­лет­ки, бол­тал­ся, как Пуш­кин, в ха­ла­те, но на­ше всё, сла­ва бо­гу, до это­го не до­тя­ну­ло. И он ра­до­вал­ся, что пе­ре­жил: пусть это емý бу­дет боль­но.
 
Дождь под­ска­зы­вал му­зы­ку. То Мен­дель­со­на, то за упо­кой, но ино­гда вы­ры­вал­ся, как луч в об­ла­ках, и пре­да­вал­ся буй­ст­ву: ему не хо­те­лось кон­чать­ся. Че­ло­век сле­дил удив­лен­но: ко­му-то еще не хва­ти­ло?..
 
По­том при­шел внук и ска­зал. И он это ус­лы­шал. И опять ему ста­ло лег­че. Он вздох­нул, по­во­ро­чал­ся, сжав серд­це в ку­лак, и лег­ко рас­сме­ял­ся на­ве­ки.
 
2.
 
Всем хо­чет­ся юмо­ра. Но не все­гда по­лу­ча­ет­ся. Ино­гда нам при­хо­дит­ся де­лать вы­бор не в на­шу поль­зу. Хо­ро­шо, ес­ли ве­дет ин­туи­ция. Мой дво­юр­ный брат – хох­мач, ате­ист, пус­то­звон – гло­тая сле­зы, рас­ска­зы­вал: «Я не мо­гу при­знать­ся в этом да­же же­не. Я при­шел в па­ла­ту в по­след­ний раз, отец ле­жал, весь опу­тан­ный про­во­да­ми и му­чил­ся. Сам ды­шать он не мог и гла­за­ми ме­ня умо­лял от­клю­чить эти труб­ки. Он не­вы­но­си­мо стра­дал. Мо­ряк, офи­цер, все­гда го­то­вый вы­тер­петь боль, не морг­нув. И ты по­ни­ма­ешь, я стру­сил. Не смог. Я по­след­ний под­лец, и я его пре­дал. Как мне те­перь с этим жить?!».
 
Брат в той дре­му­чей стра­не, где эв­та­на­зии еще очень дол­го не бу­дет, от­ца обо­жал. Там к церк­вям пол­зут ки­ло­мет­ры на стер­тых ко­ле­нях и вы­даи­ва­ют нек­тар из ико­ны и из порт­ре­та па­ла­ча-пре­зи­ден­та, им всё еди­но. От­ца это­го я зна­ла близ­ко, и его луч­ше­го дру­га – дя­дю Ва­дю. А вот бра­ту ска­зать не мо­гу: все­гда мы что-то скры­ва­ем.
 
Мо­ря­ки рань­ше бы­ли в по­че­те. В пер­вую брач­ную ночь ма­ма бу­ду­ще­го мое­го бра­та при­бе­жа­ла к мо­ей рас­ска­зать, как все это бы­ло. На­ка­ну­не она со­гре­ши­ла с тем дя­дей Ва­дей, - они, мо­ло­до­же­ны, так и жи­ли втро­ем, на­брав в рот во­ды. И все до смер­ти лю­би­ли друг дру­га.
 
У ме­ня бы­ла ня­ня – тем­ная, как и стра­на. Она го­во­ри­ла: всех жал­ко. В пер­вом клас­се я учи­ла ее чи­тать и пи­сать. Бес­по­лез­но. И на ули­це я при­ста­ва­ла ко всем мо­ря­кам в бес­ко­зыр­ках, меч­тая ее вы­дать за­муж. Ня­ня в юно­сти бат­ра­чи­ла на ле­со­по­ва­ле, а по­том до ста­рос­ти все на­дея­лась «на мо­ряч­ка», а я ня­ню и ее уз­ло­ва­тые гряз­ные паль­цы очень лю­би­ла.
 
В том при­снив­шем­ся нам сто­ле­тии се­мьи бы­ли боль­ши­ми и друж­ны­ми. Де­тей в празд­ни­ки под­ни­ма­ли на стул, как на сце­ну, и мы по оче­ре­ди чи­та­ли сти­хи о пио­не­рах и пар­тии. Нас ода­ри­ва­ли рас­ки­дай­чи­ка­ми – на­би­ты­ми опил­ка­ми мя­чи­ка­ми, пе­ре­тя­ну­ты­ми бу­маж­кой и нит­кой, на тон­кой ре­зин­ке. Или флаж­ка­ми на па­лоч­ке. Или  пе­туш­ком из жже­но­го са­ха­ра, по­мо­гав­шим от каш­ля. Сто­лы ло­ми­лись от ви­нег­ре­та и «хво­ро­ста», при­го­тов­лен­но­го на вод­ке; от студ­ня с хре­ном, ко­то­рый вы­звал бы рво­ту у ино­стран­ца, но ве­се­ли­лись мы ис­крен­не. 
 
Вер­хом сча­стья бы­ла ав­то­бус­ная по­езд­ка в Пуш­кин­ские го­ры, мы мог­ли без за­пин­ки пе­ре­чис­лить все лиш­ние да­ты и име­на дру­зей и лю­бов­ниц по­эта. Мы бы­ва­ли там час­то, но один ве­чер я пом­ню осо­бен­но. Из рас­па­рен­но­го ав­то­бу­са вы­па­да­ют на снег по­лу­пья­ные пас­са­жи­ры, бе­гут к ближ­ней тур­ба­зе с та­ра­ка­на­ми и кло­па­ми, а мы с ма­мой еще дол­го сто­им сре­ди вы­со­ких суг­ро­бов, слу­шая за­ми­раю­щий смех и бес­шум­но сле­таю­щие сне­жин­ки в та­ин­ст­вен­ных узо­рах, клу­бя­щие­ся в жел­туш­ном све­те фо­на­ря. Ко­лея скри­пит под но­га­ми, ды­ха­ние за­сты­ва­ет, так как гра­ду­сов два­дцать, не мень­ше, и нам по­вез­ло, что не со­рок. Так вот она, рус­ская по­эзия, сказ­ка Ари­ны Ро­дио­нов­ны, вы­дан­ной за­муж ре­бен­ком!
 
Ут­ром бы­ли фин­ские сан­ки с длин­ню­щи­ми тя­же­лы­ми по­лозь­я­ми, ви­ляю­щи­ми по до­ро­ге, как ош­па­рен­ный хвост ко­ме­ты, и виз­жа­щи­ми, как по­ро­се­нок. Са­ни ку­выр­ка­лись в суг­ро­бы, утас­ки­вая се­до­ка и стоя­ще­го сза­ди на­езд­ни­ка, и все на­ши шап­ки на­бек­рень, рас­пах­ну­тые шу­бы и ту­лу­пы, ва­лен­ки, те­ряю­щие ма­ли­но­вые га­ло­ши – все бы­ло так ис­кро­мет­но и, ду­ма­ли мы, на­все­гда!
 
У ме­ня был еще один дя­дя. Он по­пал в ава­рию, ле­жал в ко­ме и был уже об­ре­чен, но близ­кие не со­гла­ша­лись. У не­го бы­ло креп­кое серд­це. Мой отец дер­жал его за ру­ку, ро­ди­лись они близ­не­ца­ми, а уж это на­ве­ки. Дя­дю всю жизнь лю­би­ла глав­врач боль­ни­цы, де­пу­тат и зам­пред, что-то очень та­кое пар­тий­ное. Пре­крас­ная муд­рая жен­щи­на. Му­ти­лись у них от­но­ше­ния, но дя­дя все­гда был хо­дОк, а по бла­ту – тем бо­лее. Глав­врач жда­ла три не­де­ли и зна­ла, что не дай бог дя­де оч­нуть­ся и ос­тать­ся на све­те: он про­ре­жет­ся ово­щем. Впро­чем, то­гда бо­га не бы­ло. Она пе­ре­вез­ла по­лу­те­ло в свою боль­ни­цу, по­про­ща­лась по-че­ло­ве­че­ски и вы­дер­ну­ла про­во­да. Она лю­би­ла по-на­стоя­ще­му. Ей с тех пор све­тил срок, но лам­поч­ка там бы­ла туск­лая.
 
Глав­врач ни­ко­му не ска­за­ла. Не де­лить­ся же сво­им сча­сть­ем. И я ду­маю, бог то­гда был. Не­на­вяз­чи­во так, не­за­мет­но. Трав­ку ку­рил в ко­ри­до­ре.
 
Мне хо­те­лось бы улыб­нуть­ся. Я ма­шу им ру­кой, ведь все они там, на­вер­ху. Гля­дят на фо­нарь, за­драв го­ло­вы, и ка­та­ют­ся с гор­ки. Пусть по­ве­зет им с по­го­дой.
 
 
Го­лубь.
 
Де­ти вы­рос­ли и обол­га­ли ста­рую мать. Ее зо­ло­тые дет­ки, как она их на­зы­ва­ла. За­чем вы­ду­ма­ли – не­по­нят­но. Сна­ча­ла они хо­те­ли по­иг­рать. На­вер­ное, им так нуж­но, - ре­бя­та же! По­взрос­ле­ют – пой­мут. Кто-то мя­чик в сет­ку бро­са­ет, а кто-то ка­мень ма­ме в ли­цо. Это бы­ли маль­чик – и еще маль­чик, толь­ко стран­ный та­кой, и лю­бил он, ка­жет­ся, маль­чи­ков. Ей ни­че­го не рас­ска­зы­ва­ли, а спро­сить она не мог­ла. Да те­перь уж и не­ко­го.
 
Она бы­ла ста­руш­кой лет пя­ти­де­ся­ти, то есть толь­ко по воз­рас­ту, а так си­де­ла, по­дым­ли­вая тон­кой си­га­рет­кой и стря­хи­вая пе­пел пер­ла­мут­ро­вы­ми ног­тя­ми – и ка­ча­ла туф­лей на шпиль­ке. Обу­ва­лась она для се­бя, лю­дей во­круг про­сто не бы­ло. Она ску­ча­ла, точ­ней, тос­ко­ва­ла смер­тель­но на от­кры­той лет­ней ве­ран­де, все дав­но пе­ре­де­лав, и ис­ка­ла, чем бы за­нять­ся. Обя­за­тель­но ну­жен был план. Что­бы как-ни­будь вы­жить.
 
Она мог­ла вый­ти за­муж, но жда­ла сво­их де­ток. В не­боль­шом та­ком по­лу­дос­тат­ке, осо­бен­но не ну­ж­да­ясь. Во­круг пол­ный лес гри­бов-ягод, в бур­ля­щей реч­ке фо­рель пля­шет ме­ж­ду кам­ня­ми. Но от во­ды она гла­за от­во­ди­ла. Ведь ма­ло ли что. А че­рез лес шла тро­пин­ка.
 
Нуж­но бы­ло ми­но­вать злую со­ба­ку. В кон­це сен­тяб­ря ее пус­тую буд­ку об­ню­хи­вал волк, под­би­ра­ясь бли­же к ху­то­ру, ще­рясь и ска­лясь под фо­на­рем: они вы­жи­ва­ли на се­ве­ре. Даль­ше в гор­ку, ста­руш­ка слег­ка за­пы­ха­лась, так рез­ко взби­ра­ясь и по-дет­ски под­ска­ки­вая, под­ни­мая ко­лен­ки. При ней был мос­кит­ник, но ово­ды еще не клу­би­лись, а ко­ма­ры по­дус­та­ли, эта пау­за бы­ла ме­ж­ду зем­ля­ни­кой, про­пах­шей солн­цем и ги­бе­лью, и бо­ро­ви­ка­ми, вы­сту­пав­ши­ми обыч­но из лег­ко ро­жав­шей зем­ли по­бед­ным вра­же­ским пол­чи­щем. Ес­ли при­слу­шать­ся, то они раз­гре­ба­ли игол­ки, вы­ме­та­ли шиш­ки с до­ро­ги и кро­ши­ли бле­стев­шие ли­стья чер­ни­ки. Ста­руш­ка при­выч­но тя­ну­ла ру­ку за шиш­ка­ми – но са­мо­вар те­перь бы­ло не­ко­му ста­вить. Зве­ро­боя она при­пас­ла, он про­вет­ри­вал­ся в са­рае, как ре­бя­чья оде­ж­да на бель­е­вой ве­рев­ке. Чер­ни­ку су­шить бы­ло ра­но, но печ­ка с про­тив­ня­ми на­го­то­ве. Сле­дом бу­дет брус­ни­ка. А там и клю­к­ва, ко­гда уж по­хо­ло­да­ет. Пой­дут ры­жи­ки и вол­нуш­ки.
 
Ста­руш­ка со­шла с тро­пы и вздер­ну­ла го­ло­ву. Дя­тел при­нял ее за свою и дол­бил все те же во­про­сы. Вда­ле­ке то­ми­лась ку­куш­ка, ни­кто ей не ве­рил – и не­ко­му. Де­сят­ки раз в день она счи­та­ла до сот­ни, мы ей ка­за­лись бес­смерт­ны­ми. И она на­чи­на­ла с на­ча­ла. Ста­руш­ка ощу­ща­ла спи­ной ра­зо­гре­тое те­ло со­сны, пря­но пах­ло смо­лой и в бли­жай­шем му­ра­вей­ни­ке, вы­ше ее са­му рос­том, за­вол­но­ва­лась брат­ва. У ста­руш­ки был на­го­то­ве ос­ве­же­ван­ный пру­тик оси­ны, ки­сло­ту она не про­пус­ка­ла и дол­го по­том об­ли­зы­ва­ла пе­ре­со­хши­ми от слез гу­ба­ми то, что да­ли ей му­ра­вьи. Не­ко­то­рое вре­мя ей при­хо­ди­лось под­пры­ги­вать, стря­хи­вая пас­са­жи­ров с лес­ных раз­би­тых крос­со­вок. За­щи­ща­ли они и от змей, но тут боль­ше во­ди­лись ужи, а га­дюк она раз­ли­ча­ла.
 
Со змея­ми про­ще бы­ло до­го­во­рить­ся в ва­леж­ни­ке или ба­не, по­дер­ну­той са­жей. Пал­ку бро­сишь, ши­пе­ние уда­ля­ет­ся не­до­воль­но, ле­ни­во. И иди се­бе по ма­ли­ну или то­пи свою печ­ку.
 
Ста­руш­ка ус­лы­ша­ла шо­рох, точ­ней, это бы­ла ти­ши­на на­пря­жен­ная, со­сре­до­то­чен­ная, так сле­дит те­бя ди­кий зверь. По ко­же бе­жа­ли му­раш­ки, это был знак при­об­ще­ния. Ост­рым гла­зом она по­ис­ка­ла мед­ве­дя, но мед­ве­ди­ца с мед­ве­жон­ком обыч­но тут не бро­ди­ли. У нее с ни­ми об­щий ма­лин­ник, так раз­рос­ший­ся, что ес­ли мол­ча класть яго­ды в рот и в кор­зин­ку с од­ной сто­ро­ны, то с дру­гой те­бя не за­ме­тят. Нет, сле­ди­ли по­жа­луй что с не­ба.
 
Ста­руш­ка на­гну­лась буд­то бы за сы­ро­еж­кой, рас­кро­шив­шей­ся тут же в ру­ке, и по­вер­ну­ла по-пти­чьи го­ло­ву, вгля­ды­ва­ясь в вет­ки ели, пу­тав­шей­ся с бе­ре­зой. Сквозь их спле­те­нье про­све­чи­ва­ли об­ла­ка и па­дал сол­неч­ный луч, та­кой бе­лый, как на бо­ло­те. На бли­жай­шей вет­ке в мет­ре от ста­руш­ки­но­го плат­ка из­го­то­ви­лась рысь – не­по­нят­но к че­му, так как не го­ло­да­ла. Но ма­ло ли. Рысь сгруп­пи­ро­ва­лась и ду­ма­ла креп­кую ду­му.
 
Па­ру, ка­за­лось, ми­нут они вгля­ды­ва­лись друг в друж­ку, сна­ча­ла как охот­ник и дичь (кто есть кто), по­том как две жен­щи­ны, а по­сле их от­пус­ти­ло, взгляд по­тух и за­мы­лил­ся, ста­руш­ка по­доб­ра­ла, не шур­ша, свои сет­ки-авось­ки и по­дол рва­ной пи­жа­мы, за­щи­щав­шей ее по­верх про­че­го от лес­ной ме­ло­чев­ки.
 
Не про­ща­ясь, они кра­ду­чись ра­зо­шлись, но еще дол­го не­ви­ди­мая стру­на со­еди­ня­ла обе­их, они ду­ма­ли друг о дру­ге, вспо­ми­на­ли гла­за и бла­го­дар­но про­ща­ли. В ле­су ме­сто есть всем, ес­ли ты на­че­ку и пер­вый не вы­пус­тишь ког­ти. А гри­бы стре­лять не хо­те­ли, точ­ней, их спо­ры вне­дря­лись и по­том еще жи­ли с то­бой, ни­че­го те­бе не рас­ска­зы­вая.
 
Ста­руш­ка про­шла че­рез ча­щу, впе­ре­ди был про­свет и даль­ше сов­хоз­ное по­ле, ино­гда там спал трак­тор, иной раз та­рах­тел ком­байн, но все за­глу­ша­ли стре­кот сверч­ков, чав­ка­нье мха под но­га­ми и пе­ре­лив­ча­тая дробь птиц. Ни­ко­го тут нель­зя бы­ло встре­тить. В дет­ст­ве ста­руш­ка за­ста­ла здесь фин­ские ху­то­ра, их со­жжен­ные пе­чи без стен и крыш взды­ма­лись к не­бу, про­тя­ги­вая кир­пич­ные ру­ки и не­мо кри­ча от бо­ли. До­ма сжи­га­ли от ску­ки. Ме­ж­ду бре­вен фун­да­мен­та рос­ли смо­ро­ди­на и иван-чай в пау­ти­не и ва­те, лег­ко мож­но бы­ло ос­ту­пить­ся и упасть на змею, но яб­ло­ни пло­до­но­си­ли, толь­ко им ро­жать че­рез ме­сяц. Горь­ко-кис­лая ан­то­нов­ка сво­ди­ла ску­лы, из чер­во­то­чи­ны вы­пол­за­ла часть ком­пань­о­на, в об­щем, ста­руш­кам не по зу­бам, не ко вре­ме­ни.
 
Один дом на го­ре со­хра­нил­ся. Ту­да ве­ли но­ги ста­руш­ку. Сю­да бе­га­ла она на вос­хо­де, по­ка дет­ки спа­ли, за пар­ным мо­ло­ком, и ей нуж­но бы­ло обер­нуть­ся еще до то­го, как про­снут­ся. Не гре­мя би­до­на­ми: в од­ном пле­ска­лось ко­ро­вье мо­ло­ко, в дру­гом ко­зье, спа­сав­шее маль­чи­ка от ал­лер­гии, ко­гда вра­чи в го­ро­де от не­го уже от­ка­за­лись. Мо­ло­ко про­да­ва­ла или вы­ме­ни­ва­ла на хлеб, при­не­сен­ный со стан­ции, с по­ез­да, со­всем дру­гая ста­ру­ха. Так как на­ша бы­ла еще юной. В дверь дрях­лой ста­ру­хи сту­чишь, те­бе ни­ко­гда не от­ве­тят, ты ти­хонь­ко вой­дешь и слу­ша­ешь гу­де­нье мух на ли­пуч­ке под по­тол­ком, ти­ши­ну, а мо­жет быть, сап, ес­ли ста­ру­ха, уто­мив­шись от дой­ки и вы­па­са, при­кор­ну­ла в уг­лу за сто­лом. На сто­леш­ни­це кра­со­ва­лась кле­ен­ка в клет­ку, из­ре­зан­ная но­жом. Для при­ли­чия по­ла­га­лось здесь слег­ка за­дер­жать­ся пе­ред свеч­ным огар­ком, так как ста­ру­ха го­да­ми жи­ла тут од­на: ее бро­си­ли взрос­лые де­ти. У ста­ру­хи ко­гда-то был муж. Он что-то пи­лил в ого­ро­де. Он ко­гда-то в ис­пу­ге рас­ска­зы­вал, пе­ре­би­вая се­бя и тря­сясь, что по но­чам в из­бе за ним но­сят­ся зе­ле­ные че­ло­веч­ки, они бо­ят­ся на­гре­той пе­чи, и он там спа­са­ет­ся, об­ди­рая по­бел­ку, но те­перь они не ухо­дят. Ему ки­ва­ли со­чув­ст­вен­но, а по­том он ис­чез с че­ло­веч­ка­ми. Вспом­нил дет­ст­во, ре­шил по­иг­рать.
 
На­ша ста­руш­ка спо­хва­ти­лась, что ей по­ра уже вниз, бе­жать в сво­им дет­кам, пе­ре­пры­ги­вая че­рез ко­ря­ги и не рас­пле­ски­вая мо­ло­ко – до то­го, как маль­чон­ки про­снут­ся в за­пер­том до­ме. У млад­ше­го ко­жа щек бы­ла еще пер­си­ко­вой, та­кой аб­ри­ко­со­вой неж­но­сти и та­кой про­зрач­ной пу­ши­сто­сти, что ста­руш­ка се­бе го­во­ри­ла: смот­ри и за­пом­ни, маль­чик твой зав­тра вы­рас­тет и сле­зет с ко­лен на­все­гда, за­учи его ка­ра­пу­зом – эту тень от длин­ных рес­ниц, этот шел­ко­вый но­сик, кис­ти рук в го­лу­бую се­точ­ку. Она так гор­ди­лась деть­ми, вос­пи­тав их од­на по­слуш­ны­ми, ум­ны­ми, лас­ко­вы­ми! Зо­ло­ты­ми деть­ми, час­то ссо­рив­ши­ми­ся друг с дру­гом, но ее обо­жав­ши­ми. В жиз­ни все бы­ло для них. Она учи­ла при­ме­ром – как лю­бить-ле­чить птиц и зве­рей, ли­те­ра­ту­ру и му­зы­ку, как дру­жить и быть вер­ны­ми. Пол­го­да жи­ли они на при­ро­де, воз­вра­ща­ясь на зи­му в го­род, в те­ат­ры-му­зеи, к род­ным. Тут ста­руш­ка оч­ну­лась от па­мя­ти: ее де­ти про­сну­лись и вы­рос­ли. А про­шло­го нет и не бу­дет.
 
Зе­ле­ные че­ло­веч­ки за­ше­ве­ли­лись под кус­том и хи­хик­ну­ли. Она вспом­ни­ла труд­ную юность. В го­род­ской квар­ти­ре со­би­ра­лось так мно­го дру­зей, не­при­ка­ян­ных и та­лант­ли­вых, что не­пью­щая мо­ло­дая ста­руш­ка вы­краи­ва­ла на ме­дя­ки и суп из сто­лов­ских кос­тей, и вто­рое из вы­ме­ни. И де­ше­вые кон­сер­ви­ро­ван­ные во­до­рос­ли, от­да­вав­шие ост­рым йо­дом, за­пах ко­то­ро­го она по­сле не пе­ре­но­си­ла до ста­рос­ти, как и вид ве­ноз­но­го вы­ме­ни. Но то­гда это бы­ло спа­се­ни­ем. Ста­руш­ка пи­ха­ла в авось­ку пус­тые пив­ные бу­тыл­ки, их стек­лян­ные гор­лыш­ки тор­ча­ли сквозь круп­ные дыр­ки, още­ти­нив­шись ежи­ком, и еще нуж­но бы­ло прой­ти не­за­мет­но до лиф­та, не вы­дав се­бя этим зво­ном. По­том во дво­ре, от­сто­яв в оче­ре­ди час-дру­гой,  по­ка ма­лы­ши бы­ли в са­ди­ке, мо­ло­дая кра­си­вая ста­руш­ка, от­мы­ва­ясь от лип­ких взгля­дов и веж­ли­во­го ма­тер­ка, сет­кой бря­ка­ла по при­лав­ку все­гда ноч­но­го под­ва­ла, по сте­нам ко­то­ро­го со­чи­лись чер­ные струи до­ж­дей или ка­на­ли­за­ции, и тут вы­яс­ня­лось, что бе­лые бу­тыл­ки не при­ни­ма­ют, а зе­ле­ные не очи­ще­ны от эти­ке­ток, и ста­руш­ке да­ва­ли боль­шой ос­ко­лок стек­ла, чтоб она му­зы­каль­ны­ми паль­ца­ми от­ди­ра­ла на­клей­ку. Осо­бен­но слож­но по­лу­ча­лось с шам­пан­ским. Фоль­га при­клее­на на­мерт­во, ее не сгрызть и зу­ба­ми, а оче­редь зли­лась и под­го­ня­ла ста­руш­ку на вы­ход по стер­тым кри­вым сту­пе­ням, бле­стя­щим от хо­ло­да. Ста­руш­ка во­об­ще не лю­би­ла шам­пан­ское. От не­го бо­лит гор­ло, а ко­гда от­кры­ва­ют бу­тыл­ку, то при­хо­дит­ся за­ты­кать уши, так как вы­хлоп по­хож на те­ракт, а ста­руш­ка пом­ни­ла взры­вы. Под се­реб­ря­ной фоль­гой на тол­стом гор­лыш­ке все­гда ос­та­вал­ся клей – из че­го та­кой толь­ко де­ла­ли. Ну по­нят­но, что из кос­тей, но с не­че­ло­ве­че­ской при­ме­сью. Мок­рые за­ле­де­нев­шие паль­цы не слу­ша­лись и пол­дня еще бы­ли крас­ны­ми в сет­ку, по­ка их рас­па­ри­ва­ли под ки­пят­ком из-под ржа­во­го кра­на. 
 
Ста­руш­ка зна­ла, что де­ток нель­зя по­тре­во­жить ску­ко­жен­ны­ми ру­ка­ми, ко­гда бу­дет им по­прав­лять мохе­ро­вые шар­фы и ба­бьи ту­гие плат­ки, пе­ре­мо­тан­ные крест-на­крест по­верх шу­бок. И ко­гда бу­дет по оче­ре­ди под­би­рать вы­пав­ших из са­нок в ко­лю­чий и по­рис­тый, как на­ж­дак, суг­роб. И с тех пор ста­руш­ка не­на­ви­де­ла не толь­ко шам­пан­ское вме­сте с ба­ла­ми, но и снег во­об­ще. Сан­ки тор­мо­зи­ли на про­пле­ши­нах в го­лом ас­фаль­те, фаль­ши­ви­ли на всю ули­цу дис­кан­том, но про­хо­жим, уто­пав­шим в та­ких же суг­ро­бах и спе­ша­щим до­мой в по­сто­ян­ных се­вер­ных су­мер­ках, бы­ло на все на­пле­вать. Ма­лы­ши си­де­ли на сан­ках один за дру­гим, об­няв­шись и ра­ду­ясь гон­кам, а ста­руш­ка бе­жа­ла впри­прыж­ку, чтоб они со­гре­лись от сме­ха. И все это бы­ло сча­сть­ем. 
 
До­ма мож­но бы­ло втро­ем за­брать­ся под одея­ло, ма­лы­ши жда­ли ска­зок, и она ни­ко­гда не чи­та­ла, но на хо­ду со­чи­ня­ла се­рии с про­дол­же­ни­ем. Книж­ки бы­ли с жес­то­ким кон­цом, а млад­ший от это­го пла­кал. Ут­ром, про­снув­шись, ре­бя­та бе­жа­ли к ок­ну, где на по­до­кон­ни­ке их ожи­да­ло пись­мо от поч­то­во­го го­лу­бя. Им ис­прав­но пи­са­ли маль­чиш­ки, по­пав­шие на не­оби­тае­мый ост­ров, в ожи­да­нии по­мо­щи. Бе­лый го­лубь не­за­мет­но за­би­рал свою поч­ту ту­да и об­рат­но, и спа­се­ние бы­ло близ­ко.
 
Ста­руш­ка смот­ре­ла на пус­той по­до­кон­ник, вжав­шись в крес­ло-ка­чал­ку. По­том она вста­ла, на­де­ла кра­си­вое пла­тье и по­ста­ви­ла по­ца­ра­пан­ную ее па­ца­на­ми пла­стин­ку. Она так тан­це­ва­ла, об­ни­мая го­ру и лес, весь мир и ус­тав­ше­го го­лу­бя, зе­ле­ных че­ло­веч­ков и свою ре­бят­ню, что бу­ду­щее ее по­жа­ле­ло. Оно то­же лю­би­ло му­зы­ку. Зо­ло­тое бу­ду­щее по­вер­ну­ло в об­рат­ный путь, где все на­чи­на­лось с на­ча­ла.
 
 
Сви­да­ние.
 
Ко­гда те­бе от­ка­за­ли в друж­бе, то сто­ит ли го­во­рить о люб­ви. По­ни­ма­лось это по-раз­но­му. Жен­щи­на ни­как не мог­ла по­ве­рить, что мож­но ми­ну­ту про­жить без нее, пу­те­ше­ст­во­вать и на­сла­ж­дать­ся. А муж­чи­на хо­тел, что­бы его по­лю­би­ли, при­гре­ли и на не­де­лю за­бы­ли. Же­ла­тель­но, в про­ру­би, где луч­ше клю­ют окуш­ки. Си­дя­щим в дуб­лен­ке на око­ван­ном ящи­ке, с при­па­сен­ной фля­гой, в ушан­ке и ва­лен­ках – в об­щем, что­бы ни­кто не уз­нал. А он ду­мал ду­му.
 
Но она про­ни­ка­ла по­всю­ду. Из­вер­нув­шись плот­вич­кой, за­гля­ды­ва­ла сни­зу из-под лок­тя – ви­но­ва­то, по-дет­ски, от лю­бо­пыт­ст­ва за­быв за­крыть на­по­ма­жен­ный рот. За­би­ра­лась в кар­ман и шур­ша­ла там спич­ка­ми, пры­га­ла под но­ги и ка­ти­лась с гор­ки по льду. Она вдруг раз­де­ва­лась и то­гда об­во­ла­ки­ва­ла, впе­ча­ты­ва­лась в его ко­жу и в тот же мо­мент об­те­ка­ла, как ре­ка, пле­ща во­до­па­дом и пе­нясь.
 
Даль­ше – боль­ше. Она за­ня­ла его мыс­ли, от­вле­ка­ла и раз­дра­жа­ла, бес­це­ре­мон­но са­дясь на ко­ле­ни, да­же ес­ли бы­ла в дру­гом го­ро­де. Он уже все ви­дал и имел, на всех по­спо­рил и вы­иг­рал, и его, по­бе­ди­те­ля, ни­чем нель­зя уди­вить; он креп­ко сто­ял на но­гах, да­же вы­пив из­лиш­не – точ­ней, то­гда он был твер­же.
 
Но тут яв­ля­лась она, не по­сту­чав и от­кры­вая все две­ри сво­им не­су­ще­ст­вую­щим клю­чом, драз­ня сме­хом, как бу­бен­ца­ми. Тер­мен­вок­сом. Ко­гда иг­ра­ют по воз­ду­ху. Он по­ста­вил ей та­поч­ки, но она уп­ря­мо цо­ка­ла раз­врат­ной на­глой по­ход­кой, из­ги­ба­лась над ним, не­сча­ст­ным и уми­рав­шим, и до ут­ра уте­ша­ла, не при­ка­са­ясь.
 
Он ви­дел ее все­гда об­на­жен­ной, не­смот­ря на за­ку­тан­ность в шу­бы, на ко­то­рые бро­са­лись со­ба­ки и зе­ле­ные пар­тии. И на са­мом де­ле не знал, что ко­гда его убаю­ка­ли, как ре­бен­ку по­дотк­нув одея­ло, и его ос­ве­щал ноч­ни­чок, и он ви­дел вол­шеб­ные сны, - она да­ле­ко уез­жа­ла.
 
У нее бы­ло вре­мя до ве­че­ра. Час про­сто­ять в элек­трич­ке в про­ку­рен­ном там­бу­ре, где от хо­ло­да дым стлал­ся го­ри­зон­таль­но и не осе­дал, как го­лу­бое ды­ха­ние, и где она мок­рой ва­реж­кой на стек­ле чер­ти­ла сер­деч­ки, что­бы ви­деть ре­аль­ность. Во­круг про­ды­шан­ных лу­жиц тут же ле­пи­лись узо­ры, ва­го­ны ка­ча­лись на сты­ках и с гро­хо­том би­ли дверь­ми, вы­пус­кая лыж­ни­ков и под­вы­пив­ших ры­ба­ков, чьи-то ма­мы ис­ка­ли де­тей, и на­ко­нец на­сту­па­ла ее оче­редь спрыг­нуть на скольз­кий пер­рон. Там все­гда ме­ло и прон­за­ло, она бы­ст­ро ку­та­лась в то, что хва­та­лось ру­ка­ми, и бе­жа­ла по на­ле­ди, - ес­ли вез­ло, по лыж­не.
 
Она на ми­ну­ту за­дер­жи­ва­лась воз­ле обо­чи­ны, по­сы­лая не­мые сиг­на­лы дав­но здесь ле­жа­щей под сне­гом и дер­ном со­ба­ке, ко­то­рая так на­все­гда и ос­та­лась го­ря­чим лох­ма­тым щен­ком, ее ре­бен­ком и дру­гом. Ще­нок от­ве­чал и, ка­жет­ся, звал по­сто­ять, ему од­но­му бы­ло страш­но. Но ей нуж­но бы­ло вер­нуть­ся, она гру­дью бро­са­лась впе­ред на встреч­ный ве­тер, как на ам­бра­зу­ру, и все это бы­ло ужас­но.
 
Вда­ле­ке бле­стел дом, един­ст­вен­ный в этой де­рев­не и та­кой же бес­хоз­ный. Ста­рый фин­ский бре­вен­ча­тый дом, ог­ром­ный и за­стек­лен­ный, он сто­ял на го­ре, и его крыль­цо вме­сте с две­рью пред­став­ля­ли со­бой сплош­ной суг­роб: здесь при­ро­да не зна­ла, что се­го­дня 8 мар­та, празд­ник ми­мо­зы и жен­щин.
 
За при­строй­кой ле­жа­ла ло­па­та – для зем­ли, не для сне­га, и то­гда име­нин­ни­ца по­сте­пен­но сбра­сы­ва­ла не­нуж­ные ей одеж­ки и раз­ме­та­ла тро­пу, а по­том бра­лась сра­зу за верх, на­лип­ший на кры­шу крыль­ца, и ока­зы­ва­лась под за­ва­лом, но при­выч­но вы­ска­ки­ва­ла на­ру­жу и про­дол­жа­ла рас­коп­ки.
 
По­сте­пен­но об­на­жа­лась и раз­мо­ра­жи­ва­лась на­встре­чу дверь; со­гре­вал­ся га­зе­той, за­жжен­ной от спич­ки, за­мок, снег под но­га­ми ши­пел, но ус­ту­пал клю­чам и на­по­ру, и вход в ле­дя­ное про­стран­ст­во рас­кры­вал не то что объ­я­тья, но на­деж­но пря­тал на­ве­ки.
 
Здесь бы­ло все, как то­гда. В про­шлой жиз­ни. Про­би­ра­ясь к пли­те, она ос­ту­па­лась, оп­ро­ки­нув пус­тое вед­ро, в ко­то­ром ко­гда-то в мае ку­па­ла ре­бен­ка, ух­ва­тив­ше­го­ся за обо­док и та­ра­щив­ше­го гла­зен­ки, ед­ва вы­гля­ды­вав­шие на по­верх­ность. Вед­ро бы­ло вы­ше ма­лыш­ки, и той с тру­дом уда­ва­лось по­ло­жить под­бо­ро­док на край и сто­ять поч­ти не­под­виж­но. Пар то­гда под­ни­мал­ся, все во­круг смея­лось и пе­ло, ще­нок го­мо­нил, че­ре­му­ха би­ла в ок­но, об­ни­мая ве­ран­ду, и всем бы­ло сча­стье.
 
От­толк­нув вед­ро и рас­сы­пав по­ле­нья, она бы­ст­ро рас­та­п­ли­ва­ла печь, гре­ла крас­ные стер­тые ру­ки, уни­мая дро­жа­нье, и бро­шен­ный дом ожи­вал. Эта­жи и ком­на­ты на­пол­ня­лись то­по­том и го­ло­са­ми, от­кры­ва­лась двер­ца пе­чи, огонь был то бе­лым, то оран­же­во-крас­ным, его из­ви­вы си­не­ли, стре­ляя смо­лой или шиш­кой, а ис­кры брыз­га­ли вверх, и в то же вре­мя не­ожи­дан­но на­сту­па­ла та веч­ная ти­ши­на, за ко­то­рой она и прие­ха­ла. На сви­да­ние с про­шлым.
 
 
Ми­мо­за.
 
Юная де­вуш­ка прие­ха­ла на край­ний се­вер к же­ни­ху, а по­пут­но – в ко­ман­ди­ров­ку. Край­ний он толь­ко ко­гда в ми­нус 50 плю­ешь и слю­на на ле­ту за­сты­ва­ет. А так он бес­край­ний. Же­ни­ха вос­пи­ты­ва­ла ин­тел­ли­гент­ная ба­буш­ка. Пил он по-чер­но­му, был та­лант­лив, пре­кра­сен со­бой и обе­щал воз­дер­жать­ся. Они обе его обо­жа­ли. Мо­ло­дые по­шли в гос­ти за пал­ту­сом, а ко­гда воз­вра­ща­лись, при­шлось по­звать ба­буш­ку, так как толь­ко вдво­ем за ру­ки – за но­ги они мог­ли вта­щить вверх по ле­ст­ни­це те­ло в мок­рых джин­сах и уло­жить на ди­ва­не.
 
Де­вуш­ке по­ла­гал­ся но­мер в гос­ти­ни­це, но ей по­сте­ли­ли на скри­пу­чей рас­кла­душ­ке в при­хо­жей: де­ло бы­ло за­дол­го до, мо­жет быть, свадь­бы. Под ут­ро ал­каш про­бу­дил­ся и, не ра­зо­брав­шись, ее из­на­си­ло­вал. Она со­про­тив­ля­лась и мол­ча кри­ча­ла в ку­лак, бо­ясь раз­бу­дить не­сча­ст­ную до­б­рую ба­буш­ку.
 
Пал­тус был жир­ный, а го­род цвет­ной и ря­би­но­вый. Мо­ря­ки в нем от­сут­ст­во­ва­ли пол­го­да, а воз­вра­тив­шись, гу­ля­ли на­про­па­лую, в пе­ре­ры­вах чи­тая Стру­гац­ких. Был там скуд­ный те­атр, па­ра ус­тав­ших пи­са­те­лей и се­вер­ная над­бав­ка, и же­на од­но­го мо­ря­ка по­ня­ла сво­им бабь­им чуть­ем, что де­ло, на­вер­ное, швах. 
 
Же­них, ото­спав­шись, ук­рал день­ги из су­моч­ки, ему на порт­вейн не хва­та­ло, и у де­вуш­ки ос­та­вал­ся один об­рат­ный би­лет. Вме­сто ко­ман­ди­ро­воч­ных ей вру­чи­ли ун­ты и оле­ньи ро­га. Нуж­но  бы­ло три дня со­би­рать ма­те­ри­ал и во­об­ще не по­ве­сить­ся, так как жизнь ее вы­ли­лась в про­рубь.
 
Про­во­дить он ее не при­шел. Но же­на мо­ря­ка, ды­ша па­ром и жар­кой кро­вью со­ло­мен­ных вдов, при­бе­жа­ла к во­кза­лу и ку­пи­ла ми­мо­зу. Этот то­щий бу­ке­тик ску­ко­жил­ся и на фо­не мо­гу­чих суг­ро­бов со­всем по­блед­нел, но в нем би­лась ду­ша, и пу­те­ше­ст­вен­ни­це за­су­ну­ли эту ми­мо­зу за па­зу­ху, как до­ро­го­го щен­ка, и впих­ну­ли обе­их в ва­гон.
 
Она про­спа­ла двое су­ток на верх­ней пол­ке, и по­пут­чи­ки вы­зва­ли про­вод­ни­цу и на­чаль­ни­ка по­ез­да, как бы че­го не слу­чи­лось. Но ми­мо­за хо­те­ла жить: на­сту­пи­ла вес­на.
 
По­сле де­вуш­ка вы­рос­ла, па­рень стал нар­ко­ма­ном, и боль­ше они не встре­ча­лись. Ба­буш­ка им пи­са­ла мно­го­стра­нич­ные пись­ма. В брач­ную ночь этой де­вуш­ке не про­сти­ли из­ме­ну, муж все­гда ее уко­рял, и она не­на­ви­де­ла пал­тус. Но до бо­ли лю­би­ла ми­мо­зу. Раз­но­цвет­ные ко­роб­ки это­го край­не­го го­ро­да пом­нят столь­ко тра­ге­дий и сча­стья, что об этой бы да­же не вспом­ни­ли. Про­шел век и да­же ты­ся­че­ле­тье. Нар­ко­ман ка­ж­дый год пи­шет де­вуш­ке, как силь­но он ее лю­бит.
 
На бор­мо­ту­ху?.. Хва­та­ет.
 
 
Пу­те­ше­ст­вен­ник.
 
Дав­но все бы­ло мол­ча вы­яс­не­но. Он, ко­неч­но, вы­брал се­мью, где они с не­кра­си­вой, но ми­лой и вер­ной же­ной на­столь­ко сжи­лись, что да­же но­чью в убор­ную про­сы­па­лись бре­сти в од­но вре­мя и при­хо­ди­лось те­перь за­пи­рать­ся. Впро­чем, бы­ла и дру­гая муж­ская при­чи­на: от­ту­да он слал смски и ка­рау­лил лю­би­мую. Он при­ду­мал, что лю­бит, так как смыс­лы жиз­ни ис­сяк­ли, а эта со­ло­мин­ка ока­за­лась проч­ной и длин­ной, по край­ней ме­ре ее хва­та­ло до ут­ра, а там ру­кой по­дать и до но­чи, и вре­мя ка­ти­лось впри­прыж­ку.
 
Он дав­но из­му­чил обе­их и уже при­знал свою сла­бость - мут­но гре­сти по те­че­нию. Ино­гда он вы­би­рал вес­ла, с них ка­па­ло, как кровь или сле­зы, по­ка от­ра­жа­лась лу­на, и то­гда он сно­ва за­гре­бы­вал – ос­тер­ве­не­ло и злоб­но. Он мстил се­бе за не­уда­чи и мяг­ко­те­лость, и что все не в си­лах от­кле­ить эти влаж­ные те­п­лые паль­цы – то же­ны, то лю­би­мой, те­перь они пе­ре­ме­ша­лись.
 
Ино­гда он вы­ны­ри­вал, как в жар­ких стра­нах из ому­та, что­бы хва­тить ки­сло­ро­да. Или  буд­то пе­ред гро­зой, ко­гда за­став­ля­ешь се­бя за­гля­нуть в чаш­ку с ос­тыв­шим ча­ем, чтоб не глот­нуть его с мош­кой. По­ло­са жиз­ни бе­жа­ла дав­но по на­клон­ной - ко­гда ка­ж­дую не­де­лю хо­ро­нишь по дру­гу и все уже кон­че­но. Дер­жа ки­борд на­пе­ре­вес, как ги­та­ру, он пы­тал­ся па­яс­ни­чать, драз­нить юных ко­ке­ток, но все­го ему бы­ло ма­ло. Об­щие ас­со­циа­ции ока­зы­ва­лись нуж­ней - за­пах жже­но­го пла­сти­ка, ре­зи­ны, гуд­ро­на. Ша­та­нье по мок­ро­му пля­жу. Па­рал­лель­ные мыс­ли сре­ди тех, кто уже и не ду­ма­ет. И он это де­лил на тро­их – на же­ну и, ус­лов­но, лю­би­мую, ко­то­рая ему точ­но не под­хо­ди­ла, но при ней по­лу­ча­лось боль­ше об­ще­го про­шло­го - и на­стоя­щее, а с же­ной – толь­ко бу­ду­щее.
 
Он со­всем бы за­пу­тал­ся, но на то и лю­би­мая, что­бы пы­та­лась по­мочь. Она про­ник­лась так силь­но всем его су­ще­ст­вом, под гра­ду­сом – час­то по­хаб­ным, а на трез­вую го­ло­ву – с не­пре­хо­дя­щей миг­ре­нью и ужа­сом жиз­ни, - что ста­ра­лась его ото­драть, как буд­то кле­ща, но он впил­ся и не да­вал­ся. Она зна­ла, что го­лов­ку кле­ща нуж­но при­жечь си­га­ре­той, то­гда он сам от­па­да­ет, но и это не по­мо­га­ло: он дав­но про­рос в ее серд­це и, про­сы­па­ясь, по­тя­ги­вал­ся, но не про­сил­ся на­ру­жу. Ино­гда он со­вал ей цве­ты, драз­ня и ду­ра­чась, и то­гда лю­би­мая изо­бра­жа­ла по­спеш­ную скуд­ную ра­дость: ле­пе­ст­ки опа­да­ли мгно­вен­но. Как одур­ма­нен­ная ап­ре­лем со­бач­ка, пе­ре­хо­ди­ла она на под­нож­ный корм, ища свою до­б­рую трав­ку и за­ли­зы­вая, ску­ля по но­чам и мел­ко сту­ча от бо­ли зу­ба­ми, их об­щие неж­ные ра­ны.
 
Он все вре­мя мо­зо­лил гла­за, по­па­да­ясь ей на до­ро­ге. Сна­ча­ла ему про­сто льсти­ло – об­ла­дать дву­мя ду­ша­ми. Как маль­чиш­ка, он са­мо­ут­вер­ждал­ся за счет ти­хих жен­щин.  По­том он иг­рал в оболь­сти­те­ля. Же­ну он жа­лел и бо­ял­ся, а с этой при­шлой все бы­ло мож­но – по­ка она по­зво­ля­ла. Он же знал, ей на­де­ять­ся не на что – а она, во­пре­ки всем ре­аль­но­стям, жда­ла его и мо­ли­лась.
 
Уже даль­ше от се­ре­ди­ны жиз­ни, об­ла­ка ле­жа­ли на сне­гу, раз­де­лен­ные толь­ко те­нью. И этой гра­ни­цей был он. Ино­гда его раз­дра­жа­ла вся эта по­кор­ность и свя­тость. Ему хо­те­лось дать щелч­ка и вы­крик­нуть бин­го, но то­гда он встре­чал­ся гла­за­ми с той, ко­то­рая бли­же, - все ча­ще с лю­би­мой, по­то­му что она си­де­ла и в нем, как за­но­за, и ни­как он не мог ее вы­дер­нуть. Он уж рас­па­ри­вал со­дой, пры­скал спир­том, вты­кая игол­ку, но су­хое де­ре­во не­во­пло­щен­ной меч­ты кро­ши­лось под же­ст­ки­ми паль­ца­ми. Он уж сам был не рад сво­ей шут­ке – по­зво­лить се­бе эту при­хоть, на­мять бо­ка или грудь до­вер­чи­вой, как его доч­ка, под­руж­ке. И он знал, что судь­ба ни­че­го не про­ща­ет, и что ри­ко­ше­том по­лу­чит ко­гда-ни­будь его доч­ка, и он это не в си­лах по­пра­вить.
 
Он уже спо­ты­кал­ся, про­тя­ги­вая ру­ку в про­стран­ст­во, где долж­на быть лю­би­мая. Там эхо гул­ко те­ря­лось, уда­ря­ясь о гра­ни воз­мож­но­го. Он при­сы­лал ей кар­тин­ки не­ви­дан­ных гор и пей­за­жей, как бы при­гла­шая вме­сте с со­бой пу­те­ше­ст­во­вать, но она уже зна­ла, что вся эта фик­ция лжи­ва, и что ве­ны – их об­щие ре­ки, а ру­ки и но­ги – до­ро­ги, стер­тые в кровь баш­ма­ка­ми. Вме­сте их нет и не бу­дет, и она, дав­но со­брав во­лю, то­ро­пи­ла его за со­бой – в бес­па­мят­ст­во из­на­си­ло­ван­ной, дет­ской и чис­той люб­ви, ко­то­рую он так лег­ко рас­топ­тал, по­ти­рая ла­до­ни от ра­до­сти. 
 
 
О со­ба­ке.
 
Они си­де­ли по од­ну сто­ро­ну заль­цы в труд­но хме­лев­шей по­лу­дру­же­ской ком­па­нии, ка­ких в жиз­ни встре­ча­ет­ся мил­ли­он и так же лег­ко за­бы­ва­ет­ся. Все по­лу­лю­би­ли друг дру­га, по­то­му что да­же к са­мим се­бе бы­ли дав­но рав­но­душ­ны. Над сто­лом и всем, на чем по­ме­ща­лись бо­ка­лы с ви­ном и шам­пан­ским, за­вис­ла смерт­ная ску­ка, вы­ра­жав­шая­ся в ут­ри­ро­ван­ных ост­ро­тах, рез­ком сме­хе, на­ме­ках и об­щих вос­по­ми­на­ни­ях, и эти двое мог­ли ви­деть друг дру­га раз­ве что бо­ко­вым зре­ни­ем, а боль­ше до­га­ды­ва­лись.
 
Точ­ней, они так про­ник­ли ду­ша в ду­шу и те­ло в те­ло, что пре­ду­пре­ж­да­ли лю­бое дви­же­ние, идя на пол-так­та впе­ред и, да­же опус­тив гла­за и обер­нув­шись к со­се­ду, те­перь все­гда бы­ли вме­сте. У них был силь­ный опыт раз­лук, а ко­гда дво­их раз­де­ля­ют оке­ан и го­ды, то им ни­по­чем ни ды­мо­вая за­ве­са, ни го­ло­са и во­про­сы. Су­ще­ст­во­ва­ли лишь двое.
 
У них еще не слу­ча­лось не то что сек­са, но и оди­но­че­ст­ва; за­то бы­ли об­щий дождь за ок­ном, пу­те­ше­ст­вия по­рознь по тем же мар­шру­там, лю­бовь к од­но­му и то­му же, раз­но­гла­сия и не­по­ни­ма­ние, оби­ды и боль не­вос­тре­бо­ван­но­сти. И она свои­ми креп­ки­ми и пе­ву­чи­ми лег­ки­ми ощу­ща­ла на­взрыд, как охо­та ему за­ку­рить, и как его сла­бые брон­хи сжи­ма­ют­ся и ту­го каш­ля­ют еще толь­ко при мыс­ли о пач­ке. Он был очень спор­ти­вен, но из­мо­ж­ден не­уда­ча­ми; не­со­грет и от­торг­нут в се­мье, где все в об­щем-то бы­ли со­се­дя­ми, толь­ко ми­лы­ми и за­ня­ты­ми. Чем угод­но – но лишь бы не им.
 
Во­пи­ла мод­ная му­зы­ка, а на эк­ра­не без зву­ка ка­кие-то або­ри­ге­ны в +38 уп­ле­та­ли со­ле­ные огур­цы, за­едая се­лед­кой. На по­до­кон­ни­ке в ва­зе по­ко­сил­ся ста­рый бу­кет, и жен­щи­на ду­ма­ла, что визг тор­мо­зов за ок­ном – не Его пар­ти­ту­ра. А ро­ле­вые иг­ры  род­ных соц­се­тей не при­во­дят их в об­щее бу­ду­щее.
 
За вре­мя го­до­вых рас­ста­ва­ний они про­ник­лись друг друж­кой на­столь­ко, что ко­гда он вста­вал но­чью на сво­ей по­ло­ви­не пла­не­ты и шел к ок­ну в пол­но­лу­ние, она за­дер­ги­ва­ла за­на­вес­ку, что­бы ему не сле­пи­ло. Ча­сы их сту­ча­ли по-раз­но­му, но она про­сы­па­лась за ним, ко­гда он вклю­чал свой мо­биль­ник и еще слад­ко по­тя­ги­вал­ся. Пе­ред сном ему обя­за­тель­но бы­ло нуж­но по­же­лать ей спо­кой­ной но­чи, а ут­ром прий­ти по­здо­ро­вать­ся. И ко­гда она не по­яв­ля­лась, в нем рос­ло бес­по­кой­ст­во.
 
Со сто­ла уро­ни­ли бу­тыл­ку, это вы­зва­ло глу­пый смех и по­вод для жен­ско­го виз­га, со­сед­ка сы­па­ла соль на по­дол, ви­за­ви тер ко­ле­но сал­фет­кой и счи­та­лось, что это есть жизнь. Но мол­ча­ли­вая па­роч­ка со­сре­до­то­чен­но зна­ла, что еще две ми­ну­ты, и они вста­нут по оче­ре­ди, рас­кла­ня­ют­ся и раз­бе­гут­ся. Точ­ней, у них бу­дет еще пол­ча­са прой­тись по лю­би­мо­му го­ро­ду поч­ти до во­кза­ла, но от­ту­да в аэ­ро­порт по­едет он сам.
 
На­пос­ле­док, за­не­ся но­гу в ва­гон, он еще обер­нет­ся и да­же по­ма­шет ру­кой, за­би­рая Ее на­все­гда в свое веч­ное пу­те­ше­ст­вие вме­сте с той на­стоя­щей лю­бо­вью, что на­стиг­ла и не от­пус­ка­ла, как та со­ба­ка, ко­то­рую как ты ни бьешь, но она бе­жит с то­бой ря­дом, ви­ляя от сча­стья хво­стом и мо­тая уша­ми. 
 
 
Куз­не­чик.
 
Двое про­жи­ли всю жизнь от­дель­но, что­бы по­нять, что го­во­рят они со­вер­шен­но о раз­ном. На­при­мер, о зи­ме. Он про­из­но­сит зи­ма и пред­став­ля­ет суг­ро­бы и лы­жи на скло­нах, а она, на­про­тив, конь­ки и сне­жин­ки. Как им до­го­во­рить­ся? Она ду­ма­ет, он ее не­на­ви­дит, но со­глас­но иной, муж­ской ло­ги­ке, это он ее лю­бит.
 
От не­уве­рен­но­сти он за­ка­зал им ви­но. Она-то хо­те­ла апель­си­но­вый сок, но там не ока­за­лось. Ви­но, ле­дя­ное и бе­лое, бы­ло им кста­ти, он да­же про­шел­ся что-то на­счет то­го, что раз­вяз­ные жен­щи­ны луч­ше, она это за­пом­ни­ла. Ве­ро­ят­но, он с этим встре­чал­ся.
 
По­том зи­ма кон­чи­лась, на­бе­жа­ла еще од­на, по­гло­ти­ла обо­их, раз­дель­но. Тос­ка по не­му бы­ла та­кая, что но­чью дро­жа­ли ру­ки, и гу­бы хва­та­ли воз­дух, очер­тив круг, как буд­то бы­ло воз­мож­но про­ды­шать его на стек­ле, ко­гда не бы­ло окон. Он ро­дил­ся в мар­те, и этим все бы­ло ска­за­но, вклю­чая не­при­язнь к ко­там во­об­ще, а ей нра­ви­лись кош­ки.
 
По­том они оба за­ме­ти­ли, что без спирт­но­го ес­ли и мож­но, то они уже не хо­тят. Все так же раз­дель­но. Смысл жиз­ни ку­да-то про­пал, смы­лись крас­ки, как вкус по­сле грип­па, и оба ис­ка­ли гла­за­ми, за что за­це­пить­ся. Па­ру раз он при­ме­ри­вал сук (да и  сук), а она еще пом­ни­ла, что от всех бед и де­прес­сий по­мо­га­ют но­вая юб­ка, при­чес­ка и от­вет в над­трес­ну­том зер­ка­ле.
 
Его во­ро­ти­ло от биз­не­са и те­перь ока­за­лось, что ко­ли­че­ст­во де­нег – не глав­ное. Он рыл зем­лю ко­пы­том по при­выч­ке, как вепрь, но зем­ля бы­ла мерз­лой и се­рой. К океа­ну и солн­цу уже не влек­ло, он встро­ил­ся в зим­нюю спяч­ку, а вис­карь дер­жал на­го­то­ве. Час­то ру­ки его бол­та­лись по швам, и он не мог их при­стро­ить, так как не­ко­го бы­ло об­нять. Мож­но бы­ло к друзь­ям, мож­но лиш­ний раз к де­тям, а в ле­су бы­ло столь­ко ство­лов - но они по-муж­ски при­ни­ма­ли объ­я­тье, свы­со­ка гля­дя и как бы кру­тя у вис­ка и при­цель­но стре­ля­ли.
 
Жизнь раз­ма­ты­ва­ла клу­бок бы­ст­рей, чем они пред­став­ля­ли, но не сти­ра­ла же­ла­ния. Те­перь уже смут­ные, неж­ные. Так хо­те­лось под­нес­ти ему чаш­ку чая, раз­мять пле­чи, ус­тав­шие за день. К со­жа­ле­нию, эти двое ста­ре­ли все мед­лен­ней, да и вы­гля­де­ли мо­ло­ды­ми. Ни­кто им не ве­рил, что точ­ка.  
 
В дет­ст­ве, го­да в че­ты­ре, ко­гда про­ве­ря­ют си­лен­ки, она ото­рва­ла у куз­не­чи­ка нож­ку – точ­ней, он ее сбро­сил, как яще­ри­ца свой хвост, за­щи­ща­ясь. Но об этом ей не ска­за­ли. Ма­ма взя­ла ее на ру­ки и ста­ла рас­ска­зы­вать сказ­ку – дли­ной в це­лую жизнь. Что куз­не­чик по­шел на охо­ту, до­ма ждут го­лод­ные дет­ки, они пла­чут-стре­ко­чут, ищут па­пу, но он ни­ко­гда не вер­нет­ся, и де­ти за­со­хнут от жа­ж­ды. Пе­да­го­гич­но и же­ст­ко.
 
Толь­ко ма­ма за­бы­ла до­ба­вить, что это ее де­воч­ке те­перь бу­дут от­ку­сы­вать нож­ки, и что нам пред­сто­ит го­во­рить на раз­ных язы­ках, со­при­ка­са­ясь, но не по­ни­мая друг дру­га. О зи­ме и о ле­те.
 
 
 
 


Бое­вые ис­кус­ст­ва
 
Этот ро­ман-рас­сказ при­над­ле­жит дво­им – ге­не­ра­лу Стю­ар­ту и его ге­рои­не. Не­за­вер­шен­ная сек­рет­ная мис­сия аме­ри­кан­цев не по­зво­ля­ет от­крыть име­на. Гимн люб­ви пуб­ли­ку­ет­ся, так как ка­ж­дый из нас меч­та­ет про­из­не­сти и ус­лы­шать при­зна­ния. К ним при­ло­же­на фо­то­кар­точ­ка: «На до­б­рую па­мять О.».
 
1.
Мо­ло­дой ге­не­рал ждал при­ка­за о вы­хо­де на пен­сию и го­то­вил­ся к пе­ре­дис­ло­ка­ции из Аф­га­ни­ста­на. Бои те­перь шли по но­чам, а млад­ший со­став, не­об­стре­лян­ный и пуг­ли­вый, как стай­ка ша­ка­лов, жал­ся к сво­им ко­ман­ди­рам. Ге­не­рал Стю­арт дав­но по­те­рял счет сво­им ми­ро­твор­че­ским мис­си­ям. В пе­ре­ры­вах ме­ж­ду по­бе­да­ми, ес­ли ло­вил ин­тер­нет, он раз­го­ва­ри­вал с той, ко­то­рую звал ко­ро­ле­вой, и все вре­мя гро­зил­ся унич­то­жить ее обид­чи­ка, безо вся­ких при­чин. Он бы убил и ее в до­ка­за­тель­ст­во этой люб­ви, и они это зна­ли.
 
Жен­щи­на сла­бо оп­рав­ды­ва­лась то на ло­ма­ном анг­лий­ском, то на том птичь­ем на­ре­чье, ко­то­рое он счи­тал рус­ским:
 
- Эту бли­зость я чув­ст­вую то­же. Как так бы­ва­ет, что род­ные лю­ди все­гда на од­ной вол­не? Нель­зя их сбить с пу­ти друг к дру­гу, мой глав­но­ко­ман­дую­щий. Ни рас­стоя­ние, ни вре­мя, ни по­ме­хи в те­ле­фо­не не влия­ют. Это по­хо­же на птиц, они как-то ори­ен­ти­ру­ют­ся и ле­тят к сво­им гнез­дам. За­гад­ка. Мне бы хо­те­лось та­кой раз­го­вор длить по ка­п­ле. Он и в прин­ци­пе бес­ко­не­чен. Ка­ж­дый раз, ко­гда ты при­хо­дишь, я ожи­ваю, Стю­арт. Мо­жет быть, нам обо­им ста­нет лег­че ды­шать.
 
Она об­во­ла­ки­ва­ла сло­ва­ми, ста­ра­ясь его ус­по­ко­ить. Ге­не­рал по­ни­мал, что ее чис­той, цель­ной и та­кой стра­ст­ной лю­бо­вью он бы дол­жен гор­дить­ся. Но все­гда ему что-то ме­ша­ло. То ли кле­кот стеб­лей опий­но­го ма­ка, ис­поль­зо­вав­ше­го­ся как то­п­ли­во, то ли мус­со­ны и за­по­здав­шие свод­ки. Ино­гда он от­кла­ды­вал труб­ку, в ко­то­рой зве­нел обез­ли­чен­ный жен­ский го­лос:
 
-  Муж­чи­на ум­ней жен­щи­ны, ес­ли брать нас на рав­ных, и я ни на что не пре­тен­дую. Силь­ной хо­чет­ся ви­деть ря­дом еще бо­лее стой­ко­го муж­чи­ну. Это вос­пи­ты­ва­ет­ся им са­мим и жиз­нью. Мож­но да­же сыг­рать. Но пусть вы­гля­дит так для ме­ня: муж­чи­на на пер­вом пла­не. Ты прав, ге­не­рал: муж­чи­на не дол­жен ос­та­вать­ся во вто­рой по­ло­ви­не жиз­ни один. Оди­но­че­ст­во все пе­ре­но­сят по-раз­но­му. Ес­ли мне до­рог че­ло­век, то я на гра­ни вы­жи­ва­ния. Но сколь­ко тех, ко­му без­раз­лич­но. Ес­ли у ме­ня есть из­бран­ник, я бу­ду ду­мать о нем 24 ча­са в су­тки, от ме­ня не за­ви­сит. Но я не на­зой­ли­ва.
 
Ино­гда ге­не­рал от­да­вал ко­ман­ды и ра­пор­ты. Она слы­ша­ла ша­ги, воз­гла­сы и за­мол­ка­ла. Он ни­ко­гда не про­щал­ся, ве­шал труб­ку и пе­ре­зва­ни­вал. Они бы­ли свя­за­ны од­ной ве­рев­кой над про­па­стью, ды­ша­ли син­хрон­но и строи­ли об­щее бу­ду­щее. Воз­вра­ща­ясь, он про­дол­жал, как ни в чем ни бы­ва­ло:
 
- Что ты де­ла­ешь в дан­ный мо­мент? Как хо­ро­ший, ти­хий че­ло­век, я бу­ду от­но­сить­ся к те­бе, ха­ни, мед, как к ко­ро­ле­ве, и ни­что не из­ме­нит мое­го чув­ст­ва к те­бе. Я люб­лю те­бя так силь­но, ми­лый.
 
Это сма­хи­ва­ло на са­мо­ис­тя­за­ние. У них не бы­ло ни ма­лей­шей воз­мож­но­сти уви­деть­ся еще год, но они вме­сте меч­та­ли. О его под­сту­паю­щей, как ры­да­ния к гор­лу, ос­во­бо­ж­даю­щей пен­сии. Ко­гда бро­шен­ные со­вет­ские тан­ки, дав­но став­шие мо­ну­мен­та­ми, ос­та­нут­ся веч­ной па­мя­тью, так и не пе­ре­ме­шав­шись с ата­ко­ван­ны­ми не­дав­но во­ен­ны­ми ба­за­ми на­ших. По­мол­чав, Она сбив­чи­во про­дол­жа­ла:
 
-  О тво­ем воз­рас­те, хо­тя это то­же у всех по-раз­но­му, - с пя­ти­де­ся­ти боль­шин­ст­во муж­чин секс за­бо­тит боль­ше все­го, им нуж­но по­сто­ян­но са­мо­ут­вер­ждать­ся. По­это­му они за­ня­ты де­воч­ка­ми, осо­бен­но сла­бые му­жи­ки. Пик стра­ха, хо­тя это те­бе вид­ней, при­хо­дит­ся на 55, а сколь­ко безу­держ­ных. По по­ве­де­нию яс­но, как на са­мом де­ле у них об­сто­ят де­ла, но они же не ви­дят се­бя со сто­ро­ны. Секс так ва­жен, но жал­ко, ко­гда он пер­во­сте­пе­нен. При тво­ей фи­зи­че­ской под­го­тов­ке и при­выч­ке к вой­не, мой ге­не­рал, те­бе и так в жиз­ни долж­но бы­ло хва­тать раз­но­об­раз­ной на­груз­ки.
 
Он от­ме­тил про се­бя, ус­мех­нув­шись, пас­саж о при­выч­ке к вой­не. - Это всё не про нас, до­ро­гая.
 
- Я лег­ко пе­ре­во­жу сек­су­аль­ную энер­гию в твор­че­скую. Ес­ли ста­ха­нов­ка вы­да­ет на го­ра, про­из­во­дя уй­му про­дук­ции, а пиа­ни­ст­ка дол­ба­ет по­доз­ри­тель­но стер­тые  ба­цань­ем кла­ви­ши, то ум­ный че­ло­век пре­крас­но ви­дит со сто­ро­ны ее тем­пе­ра­мент. Как ты по­ни­ма­ешь, ес­ли б ря­дом был дос­той­ный и лю­бя­щий муж­чи­на, то и я бы вряд ли тра­ти­ла вре­мя на бол­тов­ню с то­бой и не пи­са­ла бы буль­вар­ных ро­ма­нов.
 
Стю­арт от­хлеб­нул дав­но ос­тыв­ший, но пе­ре­зрев­ший, как по­лынь или хи­на, ко­фе. Он да­же не мог по-че­ло­ве­че­ски за­пе­реть­ся и на­драть­ся в по­ход­ных ус­ло­ви­ях, вклю­чить каль­ян и рас­сла­бить­ся. Он был все­гда на­че­ку.
 
- Те­ло – это все­го лишь об­лож­ка ду­ши, фан­тик.
 
- Да, но ме­ня бес­по­ко­ит твое от­но­ше­ние "как к ко­ро­ле­ве", так как на­ши Пре­крас­ные Да­мы (как же­на рус­ско­го по­эта-клас­си­ка Бло­ка, ко­то­рый не ви­дел в сво­ей ни­че­го зем­но­го и ло­мал судь­бы) не­сча­ст­ны. Я бы пред­по­чла твою дру­же­скую за­бо­ту, ров­ное силь­ное те­п­ло и же­ла­ние ме­ня ино­гда ус­лы­шать и дать со­вет. Мне не обя­за­тель­но пред­став­лять секс с то­бой или эро­ти­ку, так как бо­лее важ­ным ока­зы­ва­ет­ся то, что ты ска­зал мне про фан­тик. Ме­ня во­об­ще не ин­те­ре­су­ет фи­зио­ло­гия без чув­ст­ва: луч­ше по­бе­гать-по­пры­гать. Ска­жи, Стю­арт, у те­бя в при­ори­те­те неж­ность, ста­биль­ность, ду­шев­ная бли­зость?
 
- Про­дол­жать рас­ти вме­сте и тя­нуть друг дру­га. Кор­рек­ти­ро­вать вкус, ос­нов­ные по­ня­тия, ис­кать и ви­деть но­вое в жиз­ни. – Он от­ло­мил край ча­па­ти, уже за­ско­руз­лый, и встал бы­ло за ча­ем. Ма­ши­наль­но от­ме­тил взгля­дом на кар­те тун­не­ли сквозь го­ры, про­свер­лен­ные как по­смерт­ный – бес­ко­неч­но и круг­ло. 
 
- Ме­ня, Стю­арт, не удив­ля­ет, ко­гда со­бе­сед­ни­ку хо­чет­ся вни­ма­ния и те­п­ла: их не хва­та­ет всем поч­ти оди­на­ко­во и они очень цен­ны. Хо­ро­шо, да­вай сно­ва по­про­бу­ем. Но я не при­сы­лаю свои фо­то­гра­фии-ви­део ню и не ста­ну те­бя ус­ла­ж­дать виб­ра­то­ром в се­ти, не за­во­ди сно­ва этот раз­го­вор, он ли­ша­ет ме­ня ве­ры в те­бя. Да, муж­чи­не важ­но ви­деть, жен­щи­не - слы­шать, пусть да­же ложь - не то, что она кра­си­вая, а что ее лю­бят и что мая­чит ка­кое-то бу­ду­щее.
 
Она мол­ча за­ду­ма­лась. И вот тут на­ко­нец он при­слу­шал­ся: он пре­крас­но чи­тал ее мыс­ли:
 
- ...Я за прав­ду, но нель­зя де­лать ни­че­го то­го, что под­ре­за­ет че­ло­ве­ку кры­лья. Про­сти, са­ма я это не­до­оце­ни­ла. Од­но­го мож­но по­кри­ти­ко­вать, он пой­мет, что это от силь­ной за­бо­ты и доб­ро­ты, а дру­гой вдруг сник­нет, сло­ма­ет­ся. Друг дру­га нуж­но бе­речь. На рас­стоя­нии слож­но.
 
Стю­арт стал под­би­рать сло­ва, но они всё не при­хо­ди­ли. Свое крас­но­ре­чие и по­зна­ния в рус­ском, дос­тав­шие­ся от де­да, он рас­тра­тил се­го­дня в бою при оче­ред­ном пат­ру­ли­ро­ва­нии.
 
2.
Он со­брал­ся ей рас­ска­зать, но сде­лал пре­ам­бу­лу. В кон­це кон­цов, в го­ло­ву и реб­ро те­перь лез­ла толь­ко лю­бовь. И ему хо­те­лось за­бо­тить­ся.
 
- Лад­но, пчел­ка, я люб­лю те­бя так силь­но, что есть мно­го слов, ко­то­рые я не мо­гу про­из­не­сти, по­то­му что по­те­рял дар ре­чи. Все, что те­бе нуж­но знать, что я так силь­но люб­лю на­шу общ­ность. Что есть толь­ко ты во всей мо­ей жиз­ни и в серд­це, те­перь у ме­ня на­ко­нец-то та­кая ра­дость по­то­му, что мы встре­ти­лись, и я знаю все твои чув­ст­ва, и про­шу их все вре­мя вы­ска­зы­вать. Мы с то­бой, дет­ка, раз­ви­ва­ем их в лю­бом мес­те, где бы мы ни на­хо­ди­лись. Луч­шее до­ка­за­тель­ст­во люб­ви - это до­ве­рие. На­стоя­щая лю­бовь - это са­мое важ­ное, что вы мо­же­те ис­пы­тать; она вы­дер­жит бу­рю. Пол­ная, на­стоя­щая лю­бовь, до­ве­рие и ува­же­ние друг к дру­гу при­ве­дут к сча­стью. Труд­но лю­бить и до­ве­рять; но об­ре­те­ние этих свойств бы­ло по­дар­ком мне от те­бя. От­но­ше­ния ни­ко­гда не сле­ду­ет вос­при­ни­мать как долж­ное, мы на­де­ем­ся на Бо­га, а с Бо­гом все воз­мож­но, Он все­гда нас бу­дет под­дер­жи­вать.
 
Она слов­но ви­де­ла, как раз­но­цвет­ные про­сты­ни вдоль до­рог вер­ти­каль­но со­хнут, буд­то фла­ги на пе­ре­кла­ди­не. Их рас­ка­чи­ва­ет вет­ром и об­да­ет пы­лью из-под ко­лес гру­же­но­го транс­пор­та. Про­вод­ник му­жа Абас со­пит в уг­лу в сво­их си­них оде­ж­дах, а ло­па­та его бо­ро­ды лос­нит­ся и пе­ре­ли­ва­ет­ся в све­те ост­рой лу­ны. Муж по­ме­ши­ва­ет в пиа­ле кай­мак с жид­ким ме­дом и оку­на­ет ле­пеш­ку, но не ус­пе­ва­ет до­не­сти до рта, од­но­вре­мен­но при­слу­ши­ва­ясь и к Ее мо­но­тон­но­му ре­чи­та­ти­ву, и к сту­ку сна­ру­жи. Ла­герь не уго­мо­нил­ся, ча­са хва­та­ло на сон – ско­рей на заб­ве­ние, сол­да­ты встря­хи­ва­лись, как ко­ни, и ут­рен­ний хо­лод под­во­ра­чи­вал их плащ-па­лат­ки. Они жи­ли в раз­ных ми­рах. В ка­ком Он – не­воз­мож­но пред­ста­вить.
 
- Кон­тро­ли­ро­вать по­ступ­ки в на­шей си­туа­ции - не все­гда пра­виль­но, ми­лый. Я про­шу у те­бя про­ще­ния за свою не­сдер­жан­ность, она от люб­ви. Рав­но­душ­ный про­ско­чит ми­мо и да­же не по­смот­рит, ка­кие ошиб­ки со­вер­ша­ет дру­гой или че­го не дос­тиг. Я жен­щи­на-жен­щи­на, да как ею не быть с ге­не­ра­лом? На­стоя­щее сча­стье то­же не все­гда мож­но вы­не­сти, но хо­тя я сей­час так за­щи­ща­юсь от чувств и да­же на­дежд, я не ви­жу смыс­ла про­су­ще­ст­во­вать, а не про­жить. Чув­ст­вам нуж­но учить­ся. Я во­об­ще ни­че­го не вос­при­ни­маю как долж­ное, ощу­щая се­бя уже поч­ти по­гиб­шей от жа­ж­ды, но где-то вда­ли есть оа­зис и нуж­но се­бя уго­ва­ри­вать, что это не гал­лю­ци­на­ция. Мо­жет быть, он там есть...
 
- Я прие­ду к те­бе, но на­ши ду­хов­ные стра­ны су­ще­ст­ву­ют не толь­ко во вре­ме­ни или в ре­аль­но­сти. Я хо­чу про­вес­ти ос­та­ток сво­ей жиз­ни с ва­ми, ста­реть с ва­ми и быть на­все­гда, по­то­му что вы сей­час моя един­ст­вен­ная се­мья, и те­перь я так сча­ст­лив, что вы на­ко­нец-то по­лю­би­ла и при­ня­ла ме­ня. Ты са­мая луч­шая, ми­лая. Ко­гда двое вме­сте, люб­ви без до­ве­рия не бы­ва­ет. – Стю­арт взгля­нул на ча­сы. До рас­све­та еще ос­та­ва­лось.
 
- Я на­деж­ный че­ло­век, ни­ко­гда не ви­ляю в сто­ро­ну. Воз­мож­но, мне по­вез­ло и ты ис­то­ско­вал­ся по яр­кой глу­бо­кой люб­ви, а не про­сто со­би­ра­ешь­ся гнать че­рез ме­ня нар­кот­ра­фик и от­мы­вать чер­ный нал. Но сло­ва есть сло­ва. А ты смот­ри на по­ступ­ки. Муж­чи­на мо­жет ис­пу­гать­ся. Те­бе ли, ге­не­ра­лу, это­го не знать? Сол­да­ты не толь­ко на­сту­па­ют. Бо­ец мо­жет прий­ти к це­ли и в по­след­нюю ми­ну­ту раз­вер­нуть­ся или за­крыть­ся. Че­ло­век не зна­ет се­бя, и за нас все пла­ни­ру­ет бог, уни­вер­сум. Сме­ясь над на­ши­ми пла­на­ми.
 
Ино­гда его ло­ма­ный рус­ский ста­но­вил­ся бес­связ­ным и не­пе­ре­во­ди­мым: то­гда она зна­ла, что он все-та­ки пьет. Или пьет ав­то­пе­ре­во­дчик в ком­пь­ю­те­ре, где он по­дыс­ки­вал тер­ми­ны, ча­ще все­го не­в­по­пад. Но обыч­но он про­сто бо­рол­ся со смер­тель­ной ус­та­ло­стью, на­ко­п­лен­ной де­ся­ти­ле­тия­ми. С ут­ра­той же­ны и де­тей. С эхом взры­вов и не­слыш­ны­ми кри­ка­ми ра­не­ных, про­но­ся­щих­ся на но­сил­ках, как в не­мом чер­но-бе­лом ки­но. Ино­гда эк­ран за­сы­па­ло зем­лей и кам­ня­ми, пе­сок скри­пел на зу­бах. Но еще тле­ло соз­на­ние.
 
- Ес­ли б я, Стю­арт, ко­гда-то иг­ра­ла на сце­не, то мне бы­ло бы лег­че: ак­тер пе­ре­во­пло­ща­ет­ся и ве­рит в сво­его ге­роя, в роль. А я ни­как не мо­гу по­смот­реть под та­ким уг­лом. Ты же чи­тал Дос­то­ев­ско­го, и вот я ви­жу его, а не Рас­коль­ни­ко­ва или Мыш­ки­на. Ты по­ни­ма­ешь, в чем на­ша раз­ни­ца? Но бу­ду ста­рать­ся. Те­бя так рас­кре­по­сти­ли и уве­ли от ре­аль­но­сти ро­ле­вые иг­ры ин­тер­не­та. Как пор­но­сай­ты.
 
- Моя до­ро­гая, я очень хо­ро­шо ус­по­ко­ен, и мы бу­дем сча­ст­ли­вы, ес­ли ты ста­нешь бо­лее спо­кой­ной, чем я. Я очень са­мо­кон­тро­ли­руе­мый муж­чи­на, ты хо­ро­шо зна­ешь сво­его му­жа, и ты моя ко­ро­ле­ва.
 
- Те­бе же то­же при­ят­но го­во­рить о люб­ви, раз ты сам ме­ня про­сишь? Уди­ви­тель­но, все вре­мя хо­чет­ся о ней рас­ска­зы­вать. Имен­но те­бе. Мы все­гда бу­дем му­жем и же­ной толь­ко в раз­лу­ке? Спо­кой­ст­вие в та­ком ура­га­не стра­стей и тра­ге­дий во­круг - это очень  дос­той­ное ка­че­ст­во. Бу­ду у те­бя учить­ся хо­ро­ше­му, мой до­ро­гой пол­ко­во­дец.
 
- А те­перь за­крой гла­за, что­бы слад­ко вы­спать­ся, и вспом­ни, как силь­но вас лю­бят все вре­мя.
 
В те­ле­фо­не мя­ук­ну­ло, тявк­ну­ло, но их связь бы­ла не­раз­рыв­ной. Не­по­нят­но, что бы­ло силь­ней – Она бе­жа­ла за их пат­ру­лем или Он в ней са­мой ос­та­вал­ся, не вста­вая с кро­ва­ти.
 
3.
Он вер­нул­ся на­ут­ро, но у них бы­ло раз­ное вре­мя. На­чи­на­ли они с той же точ­ки, под­сев на диа­лог, как на нар­ко­тик. Ге­не­рал ста­рал­ся мол­чать, ему нель­зя бы­ло ни поль­зо­вать­ся соц­се­тя­ми, ни го­во­рить на­пря­мую. Он из­ла­гал от­вле­чен­но. Ни­че­го о по­хо­дах, раз­вед­ке и да­же по­го­де на зав­тра. И лишь из­ред­ка – о ка­ме­ни­стой пус­ты­не, се­рых ни­щих до­миш­ках и то­щих квад­ра­тах по­лей:
 
- Моя прин­цес­са, я люб­лю те­бя до глу­би­ны ду­ши, ко­то­рую ты, воз­мож­но, еще ни­ко­гда не пой­мешь, я пом­ню те­бя с вос­по­ми­на­ния­ми, ко­то­рые ни­ко­гда не за­бу­ду, ты моя пер­вая боль­шая лю­бовь, и я обе­щаю ни­ко­гда не под­вес­ти те­бя, по­мо­ги Гос­по­ди. Как твои ме­до­вые сны? На­ша лю­бовь толь­ко на­ча­лась, но на­ши серд­ца бьют­ся как од­но це­лое, с этим един­ст­вом в мо­ем серд­це я по­сы­лаю воз­душ­ный по­це­луй мо­ей кра­си­вой прин­цес­се.
 
- Ты еще и по­эт, ге­не­рал, - она без­ро­пот­но ус­ме­ха­лась, так как от нее во­об­ще ни­че­го не за­ви­се­ло. - Ты пре­кра­сен и рас­цве­тешь. В люб­ви двое об­ре­та­ют но­вые си­лы и воз­мож­но­сти, у нас с то­бой но­вый день. Я до­ро­жу ка­ж­дой ми­ну­той с то­бой, спа­си­бо те­бе за ве­ли­ко­ду­шие, фан­та­зии и вы­со­ту по­ле­та. Лю­би ме­ня креп­ко - и ты по­лу­чишь вдвой­не. Я по­про­бую раз­га­дать твою ду­шу, хо­тя это не про­сто.
 
Ес­ли б рань­ше они не встре­ча­лись, то она бы ре­ши­ла, что это ро­зы­грыш. Па­ро­дист на­зва­ни­ва­ет-тре­ни­ру­ет­ся. Быв­ший злоб­ный по­клон­ник. Под­руж­ка из глу­пых, ко­то­рой не­чем за­нять­ся. Но этот тембр она зна­ла лич­но, а эту труд­ную му­же­ст­вен­ную ру­ку, од­но­вре­мен­но сжи­мав­шую труб­ку и ее лег­кие пле­чи, она го­то­ва бы­ла всю ночь по­кры­вать по­це­луя­ми.
 
- Хо­ро­шо, моя пре­крас­ная ко­ро­ле­ва, мой ре­бе­нок, моя сек­су­аль­ная же­на, до­ро­гая, я так люб­лю, хо­ро­шо. То­гда, как ты ска­зал, зав­тра мы то­же бу­дем дей­ст­ви­тель­но бла­го­дар­ны слад­ким класс­ным днем ​​для нас обо­их. По­це­луи от ме­ня те­бе, они меч­та­ют о нас. Ты уже по­лу­чи­ла ме­ня, мое те­ло, ду­шу и серд­це, так что знай боль­ше, стре­мись. Хо­ро­шо, я люб­лю, и я знаю, что ты то­же мно­го де­ла­ешь для это­го, дет­ка. Ты мой и я твой на­все­гда, как ты по­же­ла­ешь. Мы раз­де­ля­ем эту стра­ст­ную лю­бовь с лю­бо­вью к Бо­гу, ко­то­рой мы до­ро­жим. Я ис­крен­не же­лаю, что­бы ты был здесь, но да­же ко­гда ты там, на­ше серд­це бьет­ся как од­но це­лое, по­то­му что я за­бо­чусь о те­бе.
 
Ге­не­рал от­ды­хал, под­час за­дре­мы­вая под му­зы­ку сво­ей ре­чи, и то­гда Она пе­ре­ни­ма­ла уча­стие, не да­вая пау­зе опус­тить­ся и за­сто­ять­ся, как бо­ло­ти­стой ти­не. Она ох­ра­ня­ла по­кой сво­его ко­ман­ди­ра, дер­жа на­го­то­ве то алю­ми­ние­вую круж­ку с по­след­ним глот­ком, то ше­ве­ли­ла те­нью от вет­ки в жа­ру, что­бы ста­ло про­хлад­ней, то об­ни­ма­ла не­слыш­но и, бо­ясь раз­бу­дить, со­гре­ва­ла. Ей нель­зя бы­ло за­мол­кать, ина­че Стю­арт про­снет­ся. Но она мог­ла про­сто ду­мать, и он чи­тал ее мыс­ли. На­ко­нец от­вле­ка­ясь от  су­хих сте­пей за по­ро­гом, лед­ни­ков на даль­них го­рах и от убо­го­го бы­та. От слад­ко­го за­па­ха кро­ви из за­бро­шен­но­го ко­лод­ца и под но­га­ми.
 
- Гос­по­ди, до че­го я, ока­зы­ва­ет­ся, из­му­чи­лась. Твои зо­ло­тые сло­ва вос­при­ни­маю с дро­жью так, как ре­бе­нок, ко­то­ро­му уже под­со­вы­ва­ли оберт­ку вме­сто кон­фет­ки, и ему хо­чет­ся сно­ва про­тя­нуть ру­ку, но он по­ни­ма­ет, что и на этот раз там мо­жет быть ка­мень. Я, силь­ная, гор­дая, чув­ст­вую се­бя щен­ком, ко­то­рый зна­ет, что ему опять да­дут пал­кой, но он все рав­но не мо­жет сдер­жать­ся и лас­тит­ся. Ес­ли мне так душ­но, то пред­став­ляю, что пе­ре­жил и ис­пы­тал ты сам, дер­жа эту тя­жесть в се­бе. Имен­но твое спо­кой­ст­вие ме­ня тре­во­жит, - не дай бог мол­чать. Мне дей­ст­ви­тель­но ни­ко­гда до кон­ца не по­нять твою ду­шу. Ты пре­крас­но иг­ра­ешь в шах­ма­ты, а я нет, но бла­го­да­ря те­бе я ста­ла ищей­кой, раз­вед­чи­цей, нау­чи­лась со­пос­тав­лять ма­лей­шие ню­ан­сы, се­кун­ды и го­ло­са. Ты ре­ша­ешь за нас не­что важ­ное, но ко­гда я не знаю при­чи­ны, то мне про­сто нуж­но ска­зать: долж­но быть вот так и так, а по­том бу­дет сле­дую­щее. Мне бы хва­ти­ло. То­гда я смо­гу пол­но­стью вер­нуть­ся к ве­ре и взаи­мо­по­ни­ма­нию, точ­ней, взаи­мо­чув­ст­во­ва­нию, а не рев­но­вать те­бя, не по­доз­ре­вать в вы­мыс­ле. Я, ко­неч­но, жи­ву толь­ко для те­бя. Ме­ня во­об­ще боль­ше ни­кто и ни­что так не ин­те­ре­су­ет в жиз­ни, а все, ко­го я при­ру­чи­ла, дав­но вста­ли на но­ги и спра­вят­ся без ме­ня, они уже вы­рос­ли. Так что ты то­же моя един­ст­вен­ная на­стоя­щая се­мья. И ес­ли у муж­чи­ны все­гда есть за­ме­на и от­вле­че­ние – карь­е­ра, свер­ше­ния, во­ен­ное брат­ст­во, - то что де­лать жен­щи­не, пе­ре­вы­пол­нив­шей свою мис­сию? Ес­ли мы всё сей­час бу­дем де­лать пра­виль­но и ак­ку­рат­но, то сбли­зим­ся еще боль­ше, так как те­перь мы от­кры­ты друг дру­гу, ни­ко­гда это­го не бы­ло в та­кой не­бес­ной сте­пе­ни, Стю­арт. По­че­му ты от­ка­зал­ся от от­пус­ка? Это как с эмиг­ра­ци­ей: у ме­ня столь­ко зна­ко­мых в раз­ных стра­нах, все они на­ча­ли про­цесс отъ­ез­да, но все за­вяз­ли в на­ча­ле, так как это омут: все­гда на­хо­дят­ся но­вые де­ла и пре­пят­ст­вия. Боль­шин­ст­во ни­ку­да не уе­дет, хо­тя еще вя­ло пы­та­ет­ся. Жизнь осо­бен­но бес­по­щад­на имен­но то­гда, ко­гда мы сча­ст­ли­вы и осоз­на­ли свой путь, мой глав­но­ко­ман­дую­щий. Я под­дер­жи­ваю те­бя, как мо­гу. Да­же ес­ли наш раз­го­вор обер­нет­ся оче­ред­ным фар­сом и чу­жим сме­хом, я се­го­дня по-на­стоя­ще­му сча­ст­ли­ва. Те­перь это во­до­пад, ко­то­рый не ос­та­но­вить. Раз ты сам на­ко­нец это вы­брал.
 
Ге­не­рал сда­вал все бы­ст­рей, хо­тя был си­лен и спор­ти­вен. Он стал те­перь слиш­ком со­б­ран, опа­са­ясь про­пус­тить ту до­лю се­кун­ды, от ко­то­рой за­ви­сит ре­ше­ние – за­щи­тить вве­рен­ных ему бой­цов и про­лить мень­ше кро­ви. Он был ве­рую­щим че­ло­ве­ком, хо­тя у не­го дав­но не на­шлось бы ми­ну­ты пре­кло­нить в церк­ви ко­ле­ни, и он до­воль­ст­во­вал­ся по­ход­ной до­маш­ней икон­кой, ко­то­рую пря­тал в очеш­ни­ке. Он уже не рас­слы­шал бы по­тре­ски­ва­нье све­чей, осо­бен­но тон­ких ал­тар­ных, так как уши его за­ло­жи­ло ва­той кон­ту­зий, ме­ди­ци­ной и реа­би­ли­та­ци­ей. Ка­но­на­дой и взры­ва­ми, сви­стом сна­ря­дов и щел­кань­ем пу­ли, ко­то­рую знал он на­ощупь при­выч­но, как вер­ную жен­щи­ну.
 
- Хммм, да, я ви­жу свою лю­бовь имен­но в те­бе, ты все­гда мой храб­рый сол­да­тик, моя ко­ро­ле­ва. Бла­го­да­рю Бо­га за то, что по­лу­че­но бла­го­сло­ве­ние в кон­так­те с та­кой за­ме­ча­тель­ной жен­щи­ной, как ты, что­бы ос­ве­тить мою жизнь, что­бы я встре­тил те­бя. Я гор­жусь на­ми, мы с то­бой есть друг у дру­га, я бо­юсь все это ут­ра­тить. Моя лю­бовь, мой сол­неч­ный свет, моя сла­дость, мое сча­стье, моя ра­дость, моя ра­ду­га, воз­дух, ко­то­рым я ды­шу, моя жизнь, моя си­ла, моя гор­дость, мое бу­ду­щее, мое все во всем и мое со­кро­ви­ще из всех со­кро­вищ, ты мое все, до­ро­гая. Ты - лю­бовь всей мо­ей жиз­ни, я го­во­рю доб­рое ут­ро и до­б­рый день мо­ей луч­шей по­ло­ви­не, пусть у те­бя все­гда бу­дет по­вод для сме­ха от сча­стья. На­чав се­го­дня, по­лу­чи боль­ше бла­го­да­ти, что­бы жить так, как о те­бе ска­за­но.
 
Ге­не­рал ста­рал­ся не про­пус­тить ее вос­ход солн­ца и при­вет­ст­во­вать пер­вым. Он был уже на по­сту, что­бы по­же­лать ей спо­кой­ной но­чи в сво­их дра­го­цен­ных объ­я­ти­ях. Он счи­тал их суп­ру­га­ми – та­кое ка­зен­ное сло­во. И она ка­ж­дый раз аха­ла от вос­тор­га, за­ми­рая и щу­рясь от сча­стья, и боя­лась са­мой се­бе ве­рить: у нее не бы­ло слов. Так вдвой­не не­ожи­дан­но, что они ока­за­лись у Стю­ар­та - в та­ком не­из­быв­ном ко­ли­че­ст­ве и все та­кие чу­дес­ные. Я очень люб­лю те­бя, Стю­арт! Не­у­же­ли Бог на­шел, по­доб­рал на­ше вре­мя и по­вер­нул­ся ли­цом?
 
4.
Вос­хо­ж­де­ние ге­не­ра­ла на­чи­на­лось с тра­ге­дии юно­сти. Он уже здесь бы­вал, ко­гда слу­жил еще лет­чи­ком и во­ен­ным пе­ре­во­дчи­ком с пуш­ту и да­ри. При­го­дил­ся и пло­хонь­кий рус­ский, пе­ре­шед­ший ему по на­след­ст­ву. Он то­гда еще не оту­чил­ся и здесь боль­ше прак­ти­ко­вал­ся, ло­по­ухий смеш­ли­вый Стю­арт, за­ли­вав­ший­ся крас­кой от анек­до­та и стес­няв­ший­ся мед­се­стер. На ко­рот­кое вре­мя ему по­ру­чи­ли про­стую за­да­чу – при­бли­жа­ясь к объ­ек­ту, рас­слы­шать ко­ман­ду и на­жать на ры­чаг за­пус­ка под­ве­шен­ных ре­ак­тив­ных сна­ря­дов. Пи­ло­ты зна­ли от­лич­но, что рас­стре­ли­ва­ют душ­ма­нов, как се­го­дня – та­ли­бов, и что мир­ное на­се­ле­ние дав­но ото­гна­но в го­ры.
 
Обыч­но Стю­арт вы­пус­кал сна­ча­ла сна­ря­ды, а по­сле ухо­дил сра­зу в сто­ро­ну, ос­во­бо­ж­дая про­стран­ст­во, раз­во­ра­чи­вал­ся и сно­ва ата­ко­вал, но тут что-то по­шло не по пла­ну. За­во­зив­шись с кноп­кой, он не взгля­нул вниз, как обыч­но, а ко­гда сна­ряд стол­бом и вер­тясь рва­нул вниз, Стю­арт слег­ка при­под­нял­ся и на­гнул­ся над по­лем, там вни­зу за­ме­та­лись та­кие яр­кие крас­ки, ка­кие не но­сят муж­чи­ны. Сквозь веч­ный скре­жет дю­ра­ле­вых лис­тов рас­тя­ну­лось мгно­ве­ние, ти­ши­на за­вис­ла в ка­би­не, Стю­арт сра­зу ог­лох и толь­ко фик­си­ро­вал крас­ный – как сим­вол сча­стья, уда­чи и ра­до­сти жиз­ни; зе­ле­ный свя­щен­ный; си­ний цвет не­ба и до­бы­вае­мо­го здесь ла­зу­ри­та; фио­ле­то­вый, как бо­гат­ст­во и про­цве­та­ние Аф­га­ни­ста­на. Под ним врас­сып­ную пля­са­ли фи­гур­ки, но тень са­мо­ле­та бес­по­щад­но их на­го­ня­ла, он раз­ли­чал да­же ли­ца – за­дран­ные вверх дет­ские и по­кор­ные жен­ские с ти­хим во­про­сом, ста­ру­ша­чьи гро­зя­щие и про­кли­наю­щие. В этот мо­мент Стю­арт умер вме­сте с ни­ми, чтоб уже ни­ко­гда не вос­крес­нуть, и ви­ны его в том не на­шлось, как гор­сточ­ки ри­са для стра­ж­ду­щих. Он умыл­ся их кро­вью, прон­зен­ный ос­кол­ка­ми их рук и ног, по­ка­ле­чен­ный от­бро­шен­ны­ми сан­да­лия­ми, еще дол­го кру­жив­ши­ми в пы­лаю­щем воз­ду­хе.
 
Ге­не­рал Стю­арт оч­нул­ся и на­брал ее но­мер. Он се­го­дня еще не ус­пел по­же­лать ей спо­кой­ной но­чи и знал, что она его ждет. Об­лиз­нув пе­ре­со­хшие гу­бы, он опять го­во­рил ей со сме­хом:
 
- Улыб­нись, ты за­бав­ный, до­ро­гая, ты зна­ешь, ка­ков мой путь к нам, моя че­ло­ве­че­ская лич­ность. Я мо­гу ска­зать, что у ме­ня все в по­ряд­ке, те­перь я креп­ко твой муж, а ты моя же­на, мы па­ра, по­это­му к нам нуж­но от­но­сить­ся со всем ува­же­ни­ем и че­ст­но­стью. Пу­ти мир­ных до­мов очень важ­ны, до­ро­гая. Сей­час я про­сто бес­по­ко­юсь о те­бе. Я все­гда ду­маю о те­бе, о нас - не­мно­го вда­ли от нас. Мы про­сто бу­дем весь год под­держ­кой для ме­ня, я дей­ст­ви­тель­но ну­ж­да­юсь в те­бе бо­лее вни­ма­тель­но и все ча­ще вме­сте. Я не мо­гу пред­ста­вить се­бе день без те­бя, дет­ка. Это очень серь­ез­но, на­сколь­ко силь­ны мои чув­ст­ва. Слад­кой но­чи те­бе, моя фея.
 
С ок­тяб­ря по ап­рель - се­зон до­ж­дей на аф­ган­ских рав­ни­нах. Гряз­но-жел­то-зе­ле­ные ру­чей­ки вме­сто бур­ной ре­ки рас­те­ка­ют­ся в Дже­ла­ла­ба­де, на­бу­хая и на­ко­нец пе­ре­ка­ты­ва­ясь вме­сте с кам­ня­ми, уно­ся за со­бой и утас­ки­вая не­по­гре­бен­ных. Уз­кие до­ро­ги с по­хо­рон­ны­ми про­цес­сия­ми ма­шин сры­ва­ют­ся в про­пасть и вновь за­стре­ва­ют в тун­не­лях, где не­чем ды­шать.
 
- Здесь, в Аф­га­ни­ста­не, воз­люб­лен­ная, где мы сей­час на мис­сии, это дей­ст­ви­тель­но не­безо­пас­ные мес­та в те­ат­ре, где та­ли­бы пы­та­ют­ся ата­ко­вать нас ка­ж­дый день, они де­ла­ют все воз­мож­ное, что­бы вы­сле­дить нас, про­сто что­бы уз­нать на­шу ин­фор­ма­цию и лю­бые под­роб­но­сти. Мне дей­ст­ви­тель­но нуж­но лю­бить жен­щи­ну, ко­то­рая лю­бит ме­ня та­ким, как я есть на­все­гда. Я хо­чу быть сча­ст­ли­вым с мо­ей един­ст­вен­ной, с ко­то­рой же­лал бы про­вес­ти ос­та­ток жиз­ни и со­ста­рить­ся толь­ко со смер­тью. Пусть она раз­лу­чит нас. Ты зна­ешь, что это ты - та, за ко­го би­лось мое серд­це. Моя дра­го­цен­ная ко­ро­ле­ва, я в по­ряд­ке, я при­ят­ный че­ло­век, как ты хо­ро­шо зна­ешь, по­это­му те­бе не­че­го со­мне­вать­ся в тво­ем муж­чи­не, тво­ем му­же, в этом от­но­ше­нии все, что я все­гда го­во­рил, так ни­че­го и не ме­ня­ет. Я люб­лю те­бя, ты мое я, мой ра­зум с то­бой, мои чув­ст­ва силь­ны, так что ты не по­ду­ма­ешь, что я над на­ми шу­чу. Я осоз­нал,  что ты мой род­ной че­ло­век, и я твой, но я чув­ст­вую, что кто-то уво­дит ме­ня от те­бя, по­это­му я на­де­юсь час­то слы­шать от те­бя, мой ре­бе­нок, моя пре­крас­ная лю­би­мая же­на, что я те­бе еще ну­жен. Неж­ной но­чи те­бе, моя ко­ро­лев­ская сла­дость, твой ге­не­рал те­бя лю­бит.
 
5.
Удач­но от­бом­бив­шись, он увел са­мо­лет с эс­кор­том бое­вых вер­то­ле­тов, и толь­ко дым­ка на­пом­ни­ла, что там, вни­зу, по­лос­ка­ла ре­ка бу­маж­ные ша­ро­ва­ры жен­щин, ше­ве­ли­ла ка­миз с ру­ка­ва­ми, и сво­бод­ные ру­баш­ки ко­лы­ха­лись от взры­ва, как по­ле­вые цве­ты на­встре­чу ро­ж­де­нию дня. Там обуг­лил­ся чей-то пла­ток с тра­ди­ци­он­ным ор­на­мен­том, уш­ли в зем­лю сан­да­лии, а при­сбо­рен­ные в та­лии пла­тья со­чи­лись мо­ло­зи­вом из кро­ва­вой ра­ны сос­ков, по­те­ряв­ших в ту­ма­не мла­ден­цев.
 
Стю­арт от­щелк­нул му­ху, за­пач­кав­шую до­ку­мент, и при­жал труб­ку к уху плот­ней: по­ме­хи уси­ли­лись.
 
- Хм, прав­да, я ви­жу, до­ро­гая, ты зна­ешь, мы очень близ­ки, да­же от то­го, ка­кая друж­ба сей­час, до то­го, ка­кие рас­тут от­но­ше­ния. Пре­ж­де чем мы на­ча­ли сим­па­ти­зи­ро­вать и лю­бить друг дру­га в ос­нов­ном для мо­ей меч­ты, я по­про­сил шанс вой­ти в ва­шу жизнь, что­бы вы не­мно­го со­мне­ва­лись, а за­тем уви­де­ли мою серь­ез­ность. Вы мог­ли по­лу­чить ко мне дос­туп, а за­тем при­нять мою прось­бу о том, что­бы я был в ва­шей жиз­ни и в ва­шем серд­це, по­это­му я был рад, и я бла­го­да­рен вам за это. Мы оба лю­бим друг дру­га, по­то­му Вы час­то го­во­ри­те о сек­су­аль­ных свой­ст­вах, но это не очень по­хо­же на то, ко­гда мы бы­ли бы вме­сте как па­ра. А так­же, до­ро­гая, ты хо­те­ла, что­бы мы по­го­во­ри­ли о га­зе­тах и ​​спор­те, ес­ли это мое хоб­би, но то­гда я по­пра­вил и ска­зал, что  не здесь, по­то­му что в ос­нов­ном это ка­са­ет­ся ста­ту­са от­но­ше­ний, в ко­то­рых я на­хо­жусь, имея же­ну. Толь­ко ты, моя ко­ро­ле­ва.
 
Она слы­ша­ла все, что хо­те­ла, и лю­бая жен­щи­на мог­ла бы толь­ко меч­тать об этой глу­бо­кой вза­им­но­сти. Но по­сколь­ку они оба при­вык­ли чи­тать за­та­ен­ные мыс­ли друг дру­га и те­перь уже пре­ду­пре­ж­да­ли ка­ж­дый по­сле­дую­щий шаг, ей за сло­вом ви­де­лась про­пасть: ды­мя­щий­ся в лу­же хид­жаб, ке­ро­си­но­вые раз­во­ды ру­чья, ку­да от­бро­си­ло взры­вом туф­ли с  за­гну­ты­ми но­са­ми, и то, что аф­ган­ские де­ти обыч­но оде­ты как взрос­лые. От­ли­ча­ют­ся толь­ко раз­ме­ры.
 
- Да, у ме­ня есть дру­гой муж­чи­на. Это тот, кто во­дит тво­ей ру­кой. Твое соз­на­ние, мой ге­не­рал. Пом­нишь, ты пы­тал­ся пред­ло­жить мне Рас­коль­ни­ко­ва - а об­ща­юсь я с Дос­то­ев­ским. За­чем цер­ковь для ве­ры в бо­га, ес­ли мы с ним - без по­сред­ни­ка? Хва­тит то­го, что твое со­стоя­ние по­хо­же не ре­ци­див, ты це­п­ля­ешь­ся ру­ка­ми за воз­дух, и поч­ва плы­вет из-под ног. Бо­леть нуж­но по­пе­ре­мен­но, как мать и ре­бе­нок, и кто-то из нас дол­жен все­гда быть здо­ров. Ус­ту­пи эту оче­редь мне, по­ка ты ко­пишь си­лы. Я не имею пра­ва сва­лить­ся, ко­гда те­бе пло­хо. Я не пой­ду в твой мир - но мо­гу вы­та­щить от­ту­да те­бя, к све­ту и сча­стью. Вот ты зво­нишь, мой лю­би­мый, мой муж. Я все­гда это знаю за­ра­нее: это мо­жешь быть толь­ко ты, я все­гда уз­наю твой го­лос. За­чем ты так му­ча­ешь се­бя, пре­крас­ный, ум­ней­ший, ска­зоч­ный ге­не­рал? Я го­то­ва те­бя при­нять та­ким, как ты есть; един­ст­вен­ное, че­го я хо­чу, это вы­тас­ки­вать те­бя хоть ино­гда, хоть со­всем по чуть-чуть, мое со­кро­ви­ще, в жизнь. Со мной те­бе тут не бу­дет страш­но, у те­бя же все­гда есть моя ру­ка. Но нам обя­за­тель­но нуж­но хоть ино­гда вы­хо­дить на свет. Не яр­кий, спо­кой­ный. Ина­че те­бе бу­дет все труд­ней жить. Да­же ес­ли ты ме­ня рас­тер­за­ешь, я ду­маю толь­ко о те­бе, ты все­гда был в при­ори­те­те. Ты сам го­во­ришь и зна­ешь, что ну­ж­да­ешь­ся во мне, мы со­вер­шен­но сли­ты. На­ста­нет день, ты спо­кой­но вой­дешь в эту тихую жизнь, ге­не­рал. Я бы дав­но все для это­го сде­ла­ла, но ты да­ле­ко. Ты мо­жешь ме­ня рев­но­вать толь­ко к са­мо­му се­бе, к сво­им мыс­лям и кло­нам. Но за ка­ж­дым из них сто­ит все­гда толь­ко один до­б­рый, че­ст­ный, хо­ро­ший и не­сча­ст­ный че­ло­век. Да­вай от­дох­нем, моя ра­дость. Объ­я­ви нам при­вал. Ты вы­спишь­ся и бу­дет лег­че.
 
- Мы да­ле­ко за­шли во мне­нии, люб­ви и чув­ст­вах друг к дру­гу, так что я на­де­юсь, что ты все еще ря­дом со мной, что я все еще твой че­ло­век в тво­ем серд­це, те­ле, ду­ше. Я люб­лю те­бя, как свою, так что под­дер­жи­вай ме­ня и возь­ми ме­ня с со­бой на­все­гда свои­ми ру­ка­ми по­мо­щи. Как дей­ст­вую­щий ге­не­рал, я обя­зан еже­днев­но пред­став­лять от­че­ты о мо­их млад­ших сол­да­тах, де­лать не­ко­то­рые до­ку­мен­ты и от­прав­лять элек­трон­ные пись­ма с од­ной ба­зы на дру­гую, и я хо­жу в спе­ци­аль­ный пат­руль с мои­ми млад­ши­ми сол­да­та­ми, ко­гда это не­об­хо­ди­мо. Нуж­но до­ве­рие, что­бы лю­бить, но сна­ча­ла вам нуж­но лю­бить, что­бы до­ве­рять. Лю­бить ко­го-то - это по­ни­мать друг дру­га, сме­ять­ся вме­сте, улы­бать­ся всем серд­цем и ве­рить друг дру­гу. Од­на важ­ная вещь - от­пус­тить друг дру­га, ес­ли вы не мо­же­те это­го сде­лать. Лю­бовь по­доб­на чу­дес­но­му чув­ст­ву со­стра­да­ния и удов­ле­тво­ре­ния. К не­му сле­ду­ет от­но­сить­ся с ува­же­ни­ем; и он дол­жен по­лу­чить эту лю­бовь в от­вет. Я не мо­гу де­лать это с то­бой за те­бя, но от­но­шусь к те­бе с по­че­том и стра­стью на­столь­ко, на­сколь­ко те­бе это нуж­но и хо­чет­ся.
 
Ге­не­рал с под­чи­нен­ны­ми шел по ка­буль­ско­му рын­ку. Как все­гда, у них бы­ло за­да­ние. Про­дав­цы на­ги­ба­лись как бы по де­лу, раз­во­ра­чи­ва­лись, рас­тво­ря­лись в па­лат­ках, про­стран­ст­во пус­те­ло, за­ми­рая сна­ча­ла, как по­ле пе­ред до­ж­дем. А за­тем врас­сып­ную бро­са­лись фи­гур­ки в чал­мах и ру­ба­хах, за­чи­щая свою тер­ри­то­рию. Здесь все пред­ва­ря­ли со­бы­тия, по­сто­ян­но жи­ли на взво­де и ук­ло­ня­лись от пу­ли. Ге­не­рал ми­но­вал мо­за­ич­ную стен­ку, ос­то­рож­но про­ше­ст­во­вал ми­мо боль­нич­ки, при­ютив­шей­ся пря­мо на рын­ке в за­кут­ке из со­ло­мы и тря­пок. Там вправ­ля­ли вы­ви­хи, за­ши­ва­ли ра­ны сре­ди чаш ве­сов с ри­сом и ма­ка­ро­на­ми, су­хо­фрук­та­ми и оре­ха­ми. За­пах спе­ций и жа­ре­ных в то­ма­те лом­тей кол­ба­сы по­гло­ща­ли вкус кро­ви и гноя. Ни­ко­гда не умы­вав­шие­ся под­ро­ст­ки шмы­га­ли в чер­ном с чу­жо­го пле­ча, по­ка стар­шие бра­тья раз­гру­жа­ли бау­лы из ку­зо­ва. Чет­верть мил­лио­на, чет­верть мил­лио­на, чет­верть мил­лио­на мир­ных аф­ган­цев по­гиб­ло с 2001 го­да в этой ды­мя­щей­ся дав­ке, ге­не­рал про­дви­гал­ся сквозь те­ни, ло­вя опу­щен­ный взгляд, за­та­ен­ный при­щур, блес­нув­шее ду­ло и вто­ро­пях рас­ка­лен­ное лез­вие.
 
- Воз­люб­лен­ный мой, я с то­бой. Сей­час толь­ко ка­жет­ся все та­ким тя­же­лым и сквер­ным. Но у те­бя есть я, мы бу­дем гу­лять и шу­тить. Мо­жем мол­чать, так как сло­ва не нуж­ны, мы слиш­ком хо­ро­шо по­ни­ма­ем и чув­ст­ву­ем друг дру­га. По­ста­рай­ся ус­ко­рить на­шу встре­чу. Я взя­ла сей­час твою стри­жен­ную го­ло­ву обеи­ми ру­ка­ми, при­жа­ла к гру­ди и це­лую в ма­куш­ку, ус­по­каи­вая те­бя и лас­кая. Нель­зя, что­бы ты так стра­дал. От­пус­ка­ют толь­ко мерт­вых. Ме­ня на­сто­ра­жи­ва­ет, что та­кое свет­лое и ра­до­ст­ное чув­ст­во, как лю­бовь, для нас обо­их вы­ли­лось в сплош­ное стра­да­ние. Для те­бя - во­об­ще в жиз­ни, для ме­ня - в от­но­ше­ни­ях с то­бой. Лю­бовь - не сло­ва, а по­ступ­ки. Я, ко­неч­но, все­гда мо­люсь за тво­их млад­ших сол­дат, но эта ис­то­рия бес­ко­неч­на, так как по­том у них то­же поя­вят­ся млад­шие сол­да­ты, и ты все­гда бу­дешь всех их ку­ри­ро­вать, ге­не­рал. Ес­ли я и силь­ная - то толь­ко ра­ди те­бя. И я знаю бес­смыс­лен­ность пла­нов: судь­ба изо­щрен­ней, жить нуж­но се­го­дня. А во­ен­ная пен­сия - по­ня­тие рас­тя­жи­мое. Ве­ро­ят­но, с на­стоя­щей лю­бо­вью сам че­ло­век ни­че­го сде­лать не мо­жет, это вы­ше его. Не ви­жу воз­мож­но­сти раз­ру­бить при­ну­ди­тель­но эти от­но­ше­ния. Здесь ма­ло вы­дер­нуть шнур или вы­клю­чить сеть, и так сла­бую в ва­шем рай­оне. Ты раз­лит в при­ро­де и су­ще­ст­ву­ешь вез­де. Это как от­ка­зать­ся от воз­ду­ха, не­ре­аль­но. Я пы­та­лась, мой ко­ман­дир. Твоя зло­ве­щая ус­по­ко­ен­ность пе­ред бу­рей - я знаю, ка­ки­ми взры­ва­ми  она гро­зит. Дай бог те­бе сил и пом­ни, что все про­ис­хо­дит ис­клю­чи­тель­но в на­шем соз­на­нии. Бе­ре­ги се­бя, мой лю­би­мый.
 
Там, в те­ле­фо­не, за­щел­ка­ло, за­кур­лы­ка­ло по-до­маш­не­му, про­вер­ка свя­зи (нас все­гда кто-то слу­шал, ес­те­ст­вен­но).
 
- И, до­ро­гая, те­бе дей­ст­ви­тель­но нуж­но знать, что будь спо­кой­ным, и я обе­щаю те­бе, что все бу­дет хо­ро­шо, я и мои лю­ди в безо­пас­но­сти. Все, что я хо­чу от те­бя, это мо­лить­ся за ме­ня и мо­их лю­дей, и я знаю, что твои мо­лит­вы бу­дут дер­жать ме­ня под за­щи­той. Я обе­щаю прие­хать за на­ми со вре­ме­нем в ва­шу пре­крас­ную стра­ну, рус­ский язык, мы нач­нем но­вую жизнь с ва­ми по­сле мо­ей пен­сии, что­бы мы мог­ли жить как ко­роль и ко­ро­ле­ва, по­то­му что мы еще очень мо­ло­ды, и я про­сто хо­чу, что­бы ты был силь­ным для ме­ня, и не за­бы­вай, что я люб­лю и ле­лею те­бя. Ты для ме­ня все и на­де­ж­да, и я бу­ду лю­бить те­бя до са­мой смер­ти.
 
6.
У обо­чин мель­ка­ли го­лу­бые и ох­ря­ные бен­зо­ко­лон­ки, под стать ок­ру­жав­шей при­ро­де. Пуш­ту­ны в блед­ных тка­нях из шер­сти овец и верб­лю­дов бре­ли с по­со­ха­ми из про­шло­го в бу­ду­щее, по­прав­ляя на го­ло­вах скру­чен­ные жгу­том чал­мы. Ого­ро­ды сте­ли­лись в про­га­ли­нах гор – там бол­та­лись вен­цы ко­но­пель­ки, и ка­ж­дый знал, что ту­да бро­ду нет под при­це­лом хо­зяй­ской вин­тов­ки. Тра­ву тут же су­ши­ли рас­ки­дан­ной и па­ко­ва­ли в са­ра­ях в ту­гие меш­ки. За ок­ном бро­не­тех­ни­ки про­но­си­лись... – Ге­не­рал от­влек­ся, ко­му-то от­дал при­каз и при­крыл гла­за, го­ря­чеч­ные от бес­сон­ниц и вет­ра. Он все слы­шал ее неж­ный го­лос – груд­ной, с пе­ре­ли­ва­ми:
 
- Муж­чи­на го­раз­до луч­ший стра­тег и так­тик, чем жен­щи­на, а ты, ми­лый,  не­пре­взой­ден. Но, вы­хо­дя из до­му и в мир­ное вре­мя, нуж­но ду­мать о том, что  мо­жешь ту­да не вер­нуть­ся. Я хо­тя бы на­во­жу за со­бой по­ря­док. Ты жи­вешь так, как буд­то это ни­ко­гда не кон­чит­ся. Ты силь­ный, то есть тот, кто мгно­вен­но де­ла­ет да­же боль­ше, чем его про­сят. Вот тут у ме­ня не­сты­ков­ка: мо­их роб­ких просьб об от­пус­ке ты не слы­шишь. Воз­мож­но, это за­ло­жен­ная в дет­ст­ве не­уве­рен­ность и по­сле­дую­щий пе­ре­гиб - мол, силь­ней тот, кто жест­че бьет и при­цель­ней стре­ля­ет? Нет, я не уп­ре­каю; мне важ­на лю­бая ме­лочь о те­бе, в люб­ви не бы­ва­ет ина­че. Не мо­гу от те­бя ото­рвать­ся. Ви­дишь, су­пер-дос­той­ные лю­ди ме­ня лю­бят го­да­ми, но я ни­че­го не мо­гу и уже не пы­та­юсь сде­лать, я при­над­ле­жу те­бе, это про­ве­ре­но. По­че­му нас столк­ну­ло? Не про­сто же два оди­но­че­ст­ва. Лю­бовь на­до всем и над на­ми са­ми­ми. Ко­неч­но, я и так по­ни­маю, что ты прие­дешь. Но за­про­сто мо­жет слу­чить­ся, что - не ко мне. Ведь од­но ты во­об­ра­жа­ешь о стра­не на рас­стоя­нии в по­ход­ных и тя­же­лых, под­час мо­но­тон­ных ус­ло­ви­ях - и дру­гое, ко­гда ты ока­зы­ва­ешь­ся ре­аль­но в фей­ер­вер­ке и празд­ни­ке на­шей жиз­ни, в на­ших крас­ках и раз­но­об­ра­зии. Ты мо­жешь тут же за­быть ме­ня. У те­бя вез­де бу­дет мно­го зна­ко­мых и за­хва­тит во­до­во­рот. Обо мне ты мо­жешь не вспом­нить. А по­том на рас­стоя­нии опять бу­дешь ри­со­вать се­бе чуд­ное бу­ду­щее. Но я-то все жду. Зря, долж­но быть, - не­че­го ждать, это ты пра­виль­но ска­зал. - Ес­ли ре­аль­но че­ло­век рав­но­ду­шен, то нуж­но его от­пус­тить. Я и так ни­ко­гда не дав­лю. А це­нят тех, кто на­чи­на­ет бить­ся за муж­чи­ну, стро­ит коз­ни и де­ла­ет ему га­до­сти, вы­ца­ра­пы­ва­ет гла­за со­пер­ни­це. Это не про ме­ня. Я еще че­ло­век и ста­ра­юсь им и ос­тать­ся. Ка­ж­дый шаг я де­лаю вме­сте с то­бой, пред­став­ляю твои­ми гла­за­ми - что бы ты чув­ст­во­вал. По­след­нее труд­но, так как ты край­не за­крыт, ни­ко­гда не сни­ма­ешь фор­му и да­же фу­раж­ку.  За­чем нам па­фос, - ты пом­нишь юмор­ную кар­тин­ку: лыж­ник при­бе­га­ет к же­не и не ус­пе­ва­ет снять лы­жи. Этот ас­пект от­но­ше­ний при на­ших чув­ст­вах ока­зы­ва­ет­ся как-то так да­ле­ко, не­су­ще­ст­вен­но, то есть вдруг вы­яс­ня­ет­ся, что он толь­ко ма­лень­кая, не за­ме­чае­мая часть люб­ви. Я так ощу­щаю. Ог­ром­ное чув­ст­во так пе­ре­пол­ня­ет и на­столь­ко мощ­но, что вби­ра­ет в се­бя все ос­таль­ное, это как тор­на­до по­гло­ща­ет ма­ши­ну вме­сте с до­рó­гой.
 
Ге­не­рал оч­нул­ся от дре­мы, они все еще еха­ли, под­ска­ки­вая на бу­лы­гах; мо­тор взре­вы­вал на по­во­ро­тах, под ок­ном от­вес­но вниз ухо­ди­ло уще­лье, и жел­тая по­росль цве­том под стать ре­ке впи­ва­лась до го­ри­зон­та, где зу­бья гор тем­не­ли не­раз­бав­лен­ной синь­кой с на­хло­бу­чен­ным снеж­ным по­кро­вом. Сер­пан­тин из­ви­вал­ся все вы­ше,   ста­рая тран­зит­ная до­ро­га уто­па­ла в веч­ной гря­зи, и ко­ле­са ос­каль­зы­ва­лись. Пе­ре­вал, кон­тро­ли­руе­мый та­ли­ба­ми, зи­ял на­встре­чу, на­чи­нал ва­лить снег, при­хо­ди­лось да­вать по га­зам, так как до­ро­гу мог­ли за­крыть в обе сто­ро­ны.
 
- Ес­ли я знаю, что мы встре­тим­ся, - про­дол­жал зву­чать ему го­лос, - то мне на са­мом де­ле боль­ше ни­че­го и не нуж­но, я мо­гу этим жить. По­ни­ма­ешь? Ты ли­шил бы ме­ня всех мук, не­уве­рен­но­сти, без­на­деж­но­сти, во­об­ще все­го это­го ада. Но и сам не строй воз­душ­ных, а тем бо­лее ре­аль­ных зам­ков, ведь ты хо­ро­шо зна­ешь, что мне все­гда хва­тит ша­ла­ша с пе­ре­го­род­кой, тем бо­лее, что он есть. Са­мое глав­ное - вре­мя. Глу­по, обид­но, не­вос­пол­ни­мо мы те­ря­ем его в раз­лу­ке. Де­ла не кон­ча­ют­ся. Точ­но то же об эмиг­ра­ции. Лю­ди толь­ко об­ма­ны­ва­ют се­бя: зав­тра, с по­не­дель­ни­ка. А сол­дат вста­ет и идет. Од­на­ж­ды он дол­жен под­нять­ся, толь­ко он сам все ре­ша­ет. И мне ма­ло тво­их со­ве­тов. Все, что ты зна­ешь, со­вер­шен­но за­кры­то для ме­ня. Ка­ж­дый - спе­циа­лист в сво­ей об­лас­ти, а вме­сте это уд­ваи­ва­ет­ся. Ты мне ну­жен, не пой­ми пре­врат­но, го­лый и бо­сый. При­чем это да­же зна­чи­тель­но луч­ше. Ты мне ну­жен боль­ной и лю­бой.
 
Не­боль­шая ко­лон­на ма­шин при­бли­жа­лась к Са­лан­гу, са­мо­му вы­со­ко­гор­но­му тун­не­лю Аф­га­ни­ста­на. В нем сто­ял сплош­ной ту­ман из-за за­га­зо­ван­но­сти, снег чер­нел и брыз­гал из-под вы­со­ких во­ен­ных ко­лес. Это ме­сто сла­ви­лось тем, что ко­гда-то здесь за­дох­ну­лись без ки­сло­ро­да поч­ти две сот­ни че­ло­век. Ка­ж­дый во­ди­тель мыс­лен­но мо­лил­ся, под­би­ра­ясь в проб­ке к тун­не­лю и гло­тая в пла­ток вонь от вы­хло­пов. Ге­не­рал знал, что здесь не­воз­мож­но за­дер­жи­вать­ся и что но­чью пра­вят та­ли­бы.
 
- Да, это прав­да, лю­бовь моя, и да­же ес­ли у ме­ня есть млад­ший сол­дат, ко­то­рый сей­час под­чи­нен, то и ты под мо­ей за­щи­той, как толь­ко лю­бовь на­ча­лась. Я люб­лю не толь­ко на сло­вах, но и на де­ле, и ты мо­жешь по­ло­жить­ся мне, я мо­гу от­дать свою жизнь за те­бя, я мо­гу убить мил­ли­ар­ды душ для вас, ес­ли на­стаи­ва­ют. Я не мо­гу вы­ра­зить сло­ва­ми, что ты для ме­ня зна­чишь. Для ме­ня ты мой мир; для ме­ня ты мое все. Я про­сто хо­чу ска­зать од­ну вещь. Я ис­крен­не люб­лю те­бя всем серд­цем и ду­шой. Зна­ешь что, в мо­ей жиз­ни ты иг­ра­ешь са­мую важ­ную роль. Я не мо­гу го­во­рить те­бе ка­ж­дый день, что ты моя жизнь. Но се­го­дня я хо­чу ска­зать вам, что я люб­лю вас очень и силь­но. Моя до­ро­гая, ес­ли у ме­ня ко­гда-ни­будь бу­дет воз­мож­ность вы­брать свое сле­дую­щее ро­ж­де­ние, я по­про­шу Бо­га сно­ва и на­все­гда стать тво­им. Я так силь­но те­бя люб­лю, и я серь­ез­но. Ха­ни, мне нра­вит­ся, что я знал, что ты ми­лый и кру­той во всем. Да, у те­бя есть все обо мне, а так­же у ме­ня есть все о те­бе, моя до­ро­гая. Не вол­нуй­ся слиш­ком силь­но, твой муж­чи­на при­хо­дит, мы вме­сте это­го ждем, мое те­ло для те­бя, а твое все мое, так что у нас дей­ст­ви­тель­но есть мно­го то­го, как ме­до­вая лу­на - столь­ко, сколь­ко ты по­про­сишь, и это нуж­но, до­ро­гая, так что не шу­ти с со­бой, моя ко­ро­ле­ва, же­на. Для мо­ей люб­ви рас­стоя­ние вре­мен­но, но лю­бовь иде­аль­на и по­сто­ян­на. Я дей­ст­ви­тель­но не знаю, как вы­ра­зить вам свои чув­ст­ва. С тех пор, как я с то­бой, я на­хо­жу все та­ким пре­крас­ным и но­вым. Твоя лю­бовь на­столь­ко стра­ст­на, что за­став­ля­ет ме­ня за­быть всю мою боль. Ва­ша лю­бовь на­столь­ко чис­та, что вы­зы­ва­ет у ме­ня чув­ст­во оча­ро­ва­ния. Зна­ешь что, ты моя на­стоя­щая лю­бовь в жиз­ни. Все вре­мя, про­ве­ден­ное с то­бой, все мо­мен­ты, та­кие пре­крас­ные и но­вые, я дей­ст­ви­тель­но не знаю, как я смо­гу вы­жить без те­бя. Я хо­чу при­знать­ся те­бе се­го­дня в од­ном: мне очень нра­вит­ся чув­ст­во люб­ви к те­бе. Я хо­чу лю­бить те­бя веч­но и до скон­ча­ния ве­ков. Я очень бла­го­да­рен те­бе, по­то­му что ты во­шел в мою жизнь, и те­перь ты моя. Лю­бовь моя, как ты мне до­ро­га!
 
Их ма­ши­ну трях­ну­ло и за­не­сло поч­ти на сте­ну тун­не­ля, про­руб­лен­но­го в го­ре, но шо­фер, во­див­ший не пер­вую мис­сию, ус­пел вы­пра­вить руль. У всех сле­зи­лись гла­за: ни во­ды, ни элек­три­че­ст­ва, ни ки­сло­ро­да. Бое­вые ис­кус­ст­ва вой­ны, как ис­кус­ст­во люб­ви, сла­га­лись в па­но­ра­му чис­ти­ли­ща, из ко­то­ро­го лю­ди вы­би­ра­лись по раз­ные сто­ро­ны тьмы, а ес­ли уда­ча, то све­та. Все здесь сме­ша­лось – свои и чу­жие, как до­быт­чи­ки изум­ру­дов в ближ­них го­рах, они вез­ли свои тач­ки и ка­ти­ли си­зи­фов ка­мень в рит­ме ды­ха­ния, на­ко­нец оп­ро­ки­ды­ва­ясь пус­ты­ми глаз­ни­ца­ми вверх: вот при­шло из­бав­ле­ние. Ес­ли это слу­ча­лось сна­ру­жи, то но­чью гос­подь на­кло­нял­ся и встав­лял им в глаз­ни­цы по ка­меш­ку, чтоб они мог­ли ог­ля­нуть­ся на свою ник­чем­ную, ни­кем не вос­тре­бо­ван­ную судь­бу ме­ж­ду тан­ко­вых гу­се­ниц, рас­по­ро­тых БТРов, ржа­вых ос­кол­ков сна­ря­дов.
 
- Для мо­ей люб­ви, до­ро­гая, дер­жи ме­ня за ру­ки. Я не хо­чу, что­бы ты ухо­дил, я не знаю, ви­дишь ли ты, что я дей­ст­ви­тель­но по­лю­бил те­бя. С то­бой я та­кой, как я есть, и  все так, как долж­но быть. Я не знаю, по­че­му твоя си­ла люб­ви та­ко­ва, по­че­му я тос­кую по твое­му при­кос­но­ве­нию. Ес­ли это лю­бовь, то да, то­гда я люб­лю те­бя. Я ни­ко­гда рань­ше не чув­ст­во­вал это­го; я ду­маю, что люб­лю те­бя до глу­би­ны ду­ши. Днем и но­чью - о те­бе, весь день толь­ко ты. Та­ко­го ни­ко­гда не бы­ло в про­шлом, как сей­час. Не знаю, по­че­му я хо­чу быть с то­бой, это лю­бовь? То­гда я уве­рен, что люб­лю те­бя. Я хо­чу ос­та­вать­ся с то­бой все вре­мя, все­гда, моя ко­ро­ле­ва. Чув­ст­во люб­ви пре­крас­ное, за­став­ля­ет улы­бать­ся и петь.
 
7.
Она дол­го жда­ла, ко­гда бу­дет со­еди­не­ние, но те­ле­фон не сра­ба­ты­вал. На­ко­нец ком­му­та­тор ее по­жа­лел и ска­зал, что как толь­ко прие­дут на точ­ку и раз­мес­тят­ся в гос­ти­ни­це - фрфрфр... . Она уже зна­ла по про­шло­му, что та­кое эти оте­ли: пор­тье с ав­то­ма­та­ми и бро­ни­ро­ван­ные сте­ны гос­ти­ниц. За­на­вес­ку от­ки­нешь – а там ни од­но­го ок­на, и все зда­ние – сплош­ная ка­мен­ная клад­ка. Для безо­пас­но­сти по­сто­яль­цев, все­гда тран­зит­ных и бы­ст­рых. Обе­да­ешь в этом квад­ра­те, по при­ме­ру фран­цуз­ских или араб­ских оте­лей, толь­ко тут в же­лез­ных ча­нах тра­ди­ци­он­ная кух­ня – ку­ра в шпи­на­то­вом со­усе, ба­ра­ни­на с им­би­рем и так да­лее. Сю­да не за­хо­дят улич­ные маль­чиш­ки в гряз­но-бе­лом тря­пье и муж­ских сан­да­ли­ях на­вы­рост, раз­дра­ян­ных в этой бол­тан­ке. И но­ме­ра тут при­лич­ные, есть ков­ры и кро­ва­ти... Те­ле­фон встре­пе­нул­ся и лю­бо­пыт­но за­ла­ял.
 
- Мой че­ты­рех­звез­доч­ный ге­не­рал (про­сти, я так и не ра­зо­бра­лась, что это та­кое)! Ты по­вто­рил мои сло­ва - или я про­из­нес­ла бы их точ­но так же, имен­но так: мы очень по­хо­жи. Ос­та­ва­ясь та­ки­ми раз­ны­ми. И я то­же не зна­ла, что де­лать с тем, как хо­те­лось рас­ска­зы­вать те­бе о люб­ви, не­воз­мож­но бы­ло удер­жать это не­вы­но­си­мое чув­ст­во! Сдер­жан­но­сти я учусь у те­бя. Ты ве­лишь мне быть ти­хой. Но ку­да деть улыб­ку?! И у ме­ня это то­же впер­вые, по­то­му я и ты­чусь, как ще­нок, не­в­по­пад: здесь не бы­ва­ет от­ве­тов, толь­ко изум­ле­ние и во­про­сы. Я боя­лась, вдруг это не ты, а кто-то ино­гда ра­зыг­ры­ва­ет ме­ня по те­ле­фо­ну, ведь я вы­сту­паю на сце­не, а пуб­ли­ка - та­кая бы­ва­лая про­сти­тут­ка, ко­то­рая обо­жа­ет те­бя, по­ка ты ус­пе­шен, но глу­мит­ся, как толь­ко смо­жет что-то раз­ню­хать и оты­скать по­вод по­из­де­вать­ся с осо­бым сма­ком. Они так са­мо­ут­вер­жда­ют­ся, ес­ли пус­ты и за­ви­ст­ли­вы. На мне уже нет не из­би­то­го мес­та. А я так люб­лю, мой вла­ды­ка, что и но­чью не рас­ста­юсь с то­бой, встаю, ко­гда ты про­сы­па­ешь­ся, чув­ст­вую это сквозь сон и иду за то­бой. По­че­му, я не знаю. Го­во­рят, что сбли­жа­ют пе­ре­жи­ва­ния за близ­ко­го че­ло­ве­ка. А я по­сто­ян­но вол­ну­юсь, как ты там в Аф­га­ни­ста­не, да да­же не скольз­кий ли пе­сок, хо­ро­шее ли на­строе­ние, ап­пе­тит. Это же чув­ст­ву­ют близ­не­цы и жи­вот­ные. Слад­ких снов, до­ро­гой, мне дос­та­точ­но од­ной тво­ей ру­ки для объ­я­тья, я там вся це­ли­ком по­ме­ща­юсь.
 
- Хммм, дет­ка, все, что ты хо­чешь сде­лать с на­ми, про­дол­жай, хо­ро­шо, твой муж­чи­на та­кой, как он есть, по­верь мне, нам пред­сто­ит дол­гий путь, я люб­лю те­бя не про­сто на сло­вах. Я люб­лю те­бя, я ваш муж, и пом­ни­те, что от­вле­че­ния от на­шей це­ли - это зло, а так­же рас­стоя­ние вре­мен­но, но лю­бовь по­сто­ян­на. Мог­ли ли вы знать, что два серд­ца бьют­ся как од­на па­ра?
 
- Нет, ми­лый, впер­вые. Ока­за­лось, что серд­ца мо­гут бить­ся так в уни­сон. Я так люб­лю  в пер­вый раз, по­гло­ще­на толь­ко то­бой, жду те­бя и ни­кем боль­ше не ин­те­ре­су­юсь, и у ме­ня тле­ет сла­бая на­де­ж­да, что мы дей­ст­ви­тель­но еще уви­дим­ся. Не­ожи­дан­но ты под­кре­пил эту ве­ру. Ге­не­рал мой конь­яч­ной кре­по­сти, сколь­ко там звезд. Год на­зад я ве­ри­ла во все свет­лое и доб­рое в жиз­ни, мне  от­ре­за­ли кры­лья, про­та­щи­ли их по гря­зи, я кое-как под­ня­лась, но все боль­ше за­ка­ля­юсь и по­че­му-то воз­ро­ж­да­юсь, как Фе­никс. Ес­ли за­став­лять ме­ня па­дать слиш­ком час­то, то что-то об­ры­ва­ет­ся, не вос­ста­нав­ли­ва­ет­ся по­том, ле­ту­чая энер­гия ис­тон­ча­ет­ся. Так что нуж­но быть очень бе­реж­ны­ми.
 
- Хм, хо­ро­шо, дет­ка, я обе­щал рань­ше и все еще обе­щаю еще раз, что я ни­ко­гда не смо­гу раз­бить те­бе серд­це. Ты от­да­на мне, кро­ме то­го, что я так силь­но люб­лю, я мо­гу убить всех за те­бя, так что ты толь­ко у ме­ня есть в мо­ей жиз­ни, ты хо­ро­шо зна­ешь о мо­ем гру­ст­ном пе­ре­жи­ва­нии, и я дей­ст­ви­тель­но хо­чу, что­бы ты жи­ла со мной в сто­ро­не, ес­ли ты ис­крен­не лю­бишь и за­бо­тишь­ся обо мне, дет­ка, ес­ли ты дей­ст­ви­тель­но хо­чешь, что­бы мы бы­ли и встре­ти­лись сно­ва. Мое серд­це за те­бя силь­но бьет­ся, моя ко­ро­ле­ва.
 
Он пред­ста­вил, как по­шли бы ей изум­ру­ды. Но они ее не ин­те­ре­со­ва­ли, как и мно­го­цве­тье аф­ган­ской оде­ж­ды, это бы­ло по-дет­ски ис­крен­не. Ко­ро­ле­ва бы­ла сле­п­ле­на из дру­го­го тес­та, жи­ла вглубь, а не вширь. И смея­лась над те­ми, кто хо­тел ута­щить все бо­гат­ст­во за со­бой на тот свет, ведь на этом его не ис­поль­зу­ешь. Она зна­ла что-то иное, веч­ные да­ли.
 
- Чем боль­ше я хо­чу ви­деть те­бя и быть с то­бой, лю­бовь моя, тем боль­ше я влюб­ля­юсь в те­бя. С ка­ж­дой но­чью и днем ​​моя лю­бовь толь­ко рос­ла. С то­го мо­мен­та, как я встре­тил те­бя, я знал, что это ты. По­че­му я чув­ст­вую та­кую ​​страсть, ко­гда я с то­бой? Я так силь­но люб­лю те­бя, это мое же­ла­ние; ты при­чи­на, по ко­то­рой я ды­шу, ты моя един­ст­вен­ная под­сказ­ка. Спа­си­бо, что при­шли в мою жизнь и да­ли мне по­вод улыб­нуть­ся. Я все­гда свет­люсь, ко­гда ты со мной, все вре­мя и все вре­мя. Дет­ка, я люб­лю те­бя боль­ше, чем се­бя, по­жа­луй­ста, не раз­оча­ро­вы­вай ме­ня, до­ве­ряй и под­дер­жи­вай ме­ня, как я то­же де­лаю то же са­мое. Лю­бовь - это чув­ст­во, ко­то­рое при­хо­дит от серд­ца. Нет ло­ги­ки или пла­ча. Ко­гда я го­во­рю, что люб­лю те­бя, я имею в ви­ду это от все­го серд­ца. Это не сей­час, не се­го­дня, а бы­ло с са­мо­го на­ча­ла. Ты тот, с кем я хо­чу про­вес­ти всю свою жизнь. Ты в ка­ж­дой мо­ей мыс­ли. Дет­ка, ко­гда я го­во­рю, что люб­лю те­бя, я дей­ст­ви­тель­но мно­го имею в ви­ду. Я не мо­гу ду­мать ни дня без те­бя. Ко­гда те­бя нет ря­дом, мне мрач­но. Я про­сто хо­чу быть с то­бой все вре­мя, днем. Люб­лю те­бя и ску­чаю по те­бе, до­ро­гая!
 
Ульт­ра­ма­рин даль­них гор по­гло­щал и впи­ты­вал не­на­сыт­ные жар­кие мус­со­ны, к кон­цу ле­та ме­ле­ли да­же круп­ные ре­ки, а служ­ба все не кон­ча­лась. Рав­нин­ки уще­лий по­сто­ян­но за­кры­ва­лись про­пле­ши­на­ми те­ней от об­ла­ков, в бес­по­ряд­ке не­су­щих­ся и вда­ли ис­че­заю­щих, ино­гда на миг за­стре­вая, как бы об­сле­дуя ка­мен­ную клад­ку кре­по­стей. Эти сте­ны из ку­би­ков рас­сы­пá­лись от вре­ме­ни, гля­дя на ос­то­вы тан­ков. В бро­не ка­ж­до­го би­лась чья-то судь­ба. 15051 по­гиб­ших со­вет­ских маль­чи­шек в вось­ми­де­ся­тых, 15051, по­зыв­ные 15051, и кто он, этот по­след­ний... . И бу­дет ли во­об­ще ко­нец все­му это­му аду.
 
- Мне все вре­мя страш­но со­вер­шить не­ос­то­рож­ное дви­же­ние, ми­лый, от ко­то­ро­го воз­душ­ный ша­рик лоп­нет или уле­тит. Я хо­ро­шо знаю се­бе це­ну, все­гда от­го­ня­ла по­клон­ни­ков и не стра­да­ла от нев­ни­ма­ния – на­про­тив, му­чи­лась от ко­ли­че­ст­ва пре­тен­ден­тов обо­их по­лов. Ты на­вер­ня­ка то­же, как и сей­час, с тво­им по­ло­же­ни­ем и внеш­но­стью рим­ско­го вои­на. И все же слу­чи­лось, что я ста­ла в се­бе со­мне­вать­ся, хо­тя умом по­ни­маю, что ком­плек­сы не со­от­вет­ст­ву­ют дей­ст­ви­тель­но­сти. Я ста­ла ина­че от­но­сить­ся ко вре­ме­ни и здо­ро­вью по­сле на­шей чу­мы, и без твор­че­ст­ва я не ста­ну те­бе ме­нее ин­те­рес­ной, но сей­час это сно­твор­ное или ан­ти­де­прес­сант, что­бы до­ж­дать­ся встре­чи. Я на­хо­жусь по­сто­ян­но при те­бе и с то­бой - в во­ен­ных по­хо­дах, при млад­шем со­ста­ве, ко­гда ты дрем­лешь или ра­бо­та­ешь. Те­бе скуч­но слу­шать, но я от­ве­чаю на твои сло­ва тем же: как есть. Пе­ред сном, что­бы те­бе бы­ло сла­ще спать. И к ут­ру, что­бы лег­че те­бе про­бу­ж­дать­ся. Будь уве­рен во мне. Но не да­вай мне со­мне­ний. Ты спра­ши­вал, зна­ла ли я, что ты лю­бишь? Да и нет. Ино­гда мне ка­жет­ся, что ты яс­но дал по­нять: я ме­шаю. Но раз ты здесь, то что-то дер­жит те­бя ря­дом. Я не оболь­ща­лась. Жда­ла по­ступ­ка, ты не про­яв­лял­ся, за­ня­тый свои­ми боя­ми и тре­ни­ров­ка­ми, ты да­же от­ме­нил по­ла­гав­ший­ся от­пуск. Циф­ры за­мал­чи­ва­ют­ся и ко­ман­до­ва­ни­ем, и прес­сой. Ес­ли че­ло­век так за­крыт, то он не хо­чет об­ще­ния? Да, ар­мия не ве­лит, - но мы же не в раб­ст­ве! За­чем нам уст­ное об­ще­ние, ко­гда мож­но про­сто из­ме­нить жизнь и ре­аль­но быть вме­сте?
 
Ге­не­рал слу­шал бы доль­ше. Но в Панд­ше­ре сно­ва взо­рва­ли ма­ши­ну у ба­зы. И был при­каз пат­ру­ли­ро­вать.
 
8.
Ми­мо це­поч­кой струи­лись, ко­леб­лясь от зноя, кры­тые бре­зен­том и ка­муф­ляж­ной сет­кой ма­ши­ны. Они дви­га­лись в сто­ро­ну пе­ре­ва­ла в Па­ки­стан, где та­ли­бы чув­ст­во­ва­ли се­бя в безо­пас­но­сти и от­ку­да де­ла­ли вы­лаз­ки. Здесь уже не бы­ло ме­ст­ных, и да­же их по­все­днев­ные не­яр­кие оде­я­нья вы­де­ля­лись бы в те­ни гор. Здесь шли бои без ви­ди­мых пра­вил, но со­глас­но же­лез­ной ло­ги­ке сна­ря­дов и оче­ре­дей. Ох­ра пе­щер, об­ры­вов, ха­ки сол­дат и ко­лю­чек сли­ва­лись в ту мо­но­тон­ную пыль, имя ко­то­рой вой­на.
 
Ге­не­рал оп­ра­вил ре­мень, вда­вив­ший­ся в реб­ра от по­сто­ян­ных уха­бов.
 
- Вау, бла­го­да­рен те­бе, моя пре­крас­ная ко­ро­ле­ва, все, что у ме­ня есть – ты од­на, за тво­ей спи­ной на­деж­ный муж, я бе­зум­но люб­лю те­бя и твое те­ло. В те­бе я дол­жен был по­лу­чить все в жиз­ни, а все, что бы­ло, мне нуж­но в жиз­ни сно­ва. Я мо­гу убить ра­ди те­бя, до­ро­гая, все еще имею это в ви­ду. Я люб­лю те­бя силь­нее, чем твои от­то­чен­ные мыс­ли и во­об­ра­же­ние, я не мо­гу без те­бя, и ко­гда ты стра­да­ешь, мне то­же боль­но. Ко­гда я то­же пла­чу, ты пла­чешь, по­это­му мы долж­ны жить как од­но це­лое все­гда и все вре­мя, как один со­еди­нить­ся к па­ре. Дет­ка, я во­ен­ный, так что ты дей­ст­ви­тель­но зна­ешь, как дей­ст­ву­ют во­ен­ные, так что те­бе не нуж­но бес­по­ко­ить­ся о сво­ей безо­пас­но­сти, я ве­ду свою же­ну, так что знай, что Бек мо­жет за­крыть­ся ме­ж­ду на­ми, и с ка­кой лю­бо­вью я мо­гу от­дать жизнь за это для нас. Так что, моя лю­бовь, по­ка вы ло­жи­тесь спать и ко­гда вы спи­те, пом­ни­те, как силь­но вас лю­бят в лю­бое вре­мя, ча­сы, ко­то­рые про­хо­дят ми­мо, лю­бые мо­мен­ты и дни, пом­ни­те, как силь­но вас лю­бит и за­бо­тит­ся ваш муж­чи­на, ваш един­ст­вен­ный лю­би­мый муж. Ты моя лю­бовь и судь­ба. Не мо­гу ду­мать о том, что­бы про­вес­ти ни дня без ва­шей ком­па­нии. С тех пор, как вы при­шли в жизнь, я по­нял, что на са­мом де­ле оз­на­ча­ет лю­бовь.
 
- Не со­мне­вай­ся ни в люб­ви, ни во мне. Я с то­бой и да­рю те­бе свои кры­лья. Я все­гда бу­ду лю­бить те­бя и все боль­ше чув­ст­вую се­бя за­щи­щен­ной. Ты об этом не по­жа­ле­ешь и ты это­го сто­ишь - са­мо­го ог­ром­но­го и глу­бо­ко­го сча­стья. Ко­неч­но, и я, и мое те­ло го­то­вы те­бя ра­до­вать так, как ты еще ни­ко­гда не ис­пы­ты­вал в жиз­ни. Без люб­ви это ни­что. Но ко­гда она есть - пе­ред то­бой рас­кры­ва­ют­ся бес­смер­тие, веч­ность, ос­ле­пи­тель­ный свет и все то, что толь­ко мо­жет дать обо­жаю­щая жен­щи­на. Ка­ж­дый раз те­бе при­дет­ся объ­яс­нять все с на­ча­ла, мой ге­не­рал, - как ты ме­ня лю­бишь. Сей­час ты уви­дишь, ка­кие глу­пые жен­щи­ны. Мы все рав­но бу­дем пе­ре­спра­ши­вать. Пусть да­же че­рез год, пусть доль­ше - ты сам ве­ришь, что прие­дешь и об­ни­мешь ме­ня? Я-то на­де­юсь, но я во что хо­чешь по­ве­рю. А ты сам? Вот она, жен­ская ло­ги­ка. Я по­шла бы за то­бой на край све­та, это не про­сто сло­ва, это ис­ти­на. Ку­да угод­но и в лю­бые ус­ло­вия. Я бы ки­ну­лась к те­бе в лю­бые джунг­ли или сне­га, это и есть лю­бовь. Верь ин­туи­ции и сво­им чув­ст­вам, ге­рой. Ра­зум все­гда ус­ту­па­ет. Есть в нас что-то бо­лее тон­ко на­стро­ен­ное, оно ве­дет и спа­са­ет. Но это нель­зя лиш­ний раз экс­плуа­ти­ро­вать, это дви­жет на­ми та­ким осо­бен­ным об­ра­зом, что да­ле­ко от бы­та и рас­су­доч­но­сти. Пу­те­вод­ная звез­да, под­держ­ка пред­ков и ан­ге­лов, внут­рен­ний стер­жень - не знаю. Зна­чит, мы оба за­слу­жи­ли. Сде­лан­ным доб­ром и стра­да­ния­ми, воз­мож­но. За что-то же нас ода­ри­ли. Важ­но это не рас­пле­скать, по­ка мы идем друг к дру­гу. Ка­кое сча­стье, ес­ли ты вы­брал наш путь. То­гда пре­пят­ст­вия пе­ре­ста­нут быть та­ко­вы­ми. Есть си­ла, ко­то­рую ни­чем нель­зя за­глу­шить, это как тра­ва сквозь ас­фальт, ей ни­кто не указ. Мо­жет быть, во­пре­ки мо­ей жен­ской ло­ги­ке, ты дей­ст­ви­тель­но од­на­ж­ды сде­ла­ешь так, что мы про­снем­ся ря­дом друг с дру­гом. Ты зна­ешь, я от­во­ра­чи­ва­юсь да­же от це­лую­щих­ся птиц. И на­стоя­щую му­зы­ку дав­но не мо­гу слу­шать, так как она глу­бо­ко про­ни­ка­ет и ра­нит. Все это для вза­им­но сча­ст­ли­вых, а я же все­гда од­на. Но те­перь ты сто­ишь у ме­ня за спи­ной, ох­ра­няя. Не мо­гу те­бе пе­ре­дать, как это слад­ко - про­сто ока­зать­ся в тво­их объ­я­ти­ях. И еще мне так хо­чет­ся по­дой­ти сза­ди, об­вить те­бя! И в те­бя по­гру­зить­ся. Да­же про­сто смот­реть на те­бя, уга­ды­вать твои же­ла­ния, сни­мать твою боль. При та­ком мощ­ном чув­ст­ве ис­че­за­ют все гра­ни при­ли­чия - кто что пер­вый ска­жет, ко­му кто при­зна­ёт­ся, - на­обо­рот, хо­чет­ся об этом го­во­рить и те­бя ра­до­вать хо­тя бы сло­ва­ми. Вы­сы­пай­ся, лю­бовь моя. Те­бе нуж­ны си­лы в по­хо­де. Бе­ре­ги се­бя для ме­ня. Очень час­то я не мо­гу спать но­ча­ми толь­ко от то­го, что так при­сталь­но о те­бе ду­маю. Это ли­ша­ет сна. Я да­же бо­юсь те­бя са­мо­го раз­бу­дить этим на­прав­лен­ным лу­чом энер­гии. Как чу­дес­но, что ты к это­му при­бли­жа­ешь­ся и ис­пы­та­ешь те же чув­ст­ва, что я. Они так ве­ли­ки! Боль­шин­ст­во о них во­об­ще не до­га­ды­ва­ет­ся, при­ни­мая за лю­бовь дру­гое. Мы же то­же не пред­став­ля­ли, мой ко­ман­дир.
 
- ...Итак, ваш муж­чи­на здесь хо­ро­шо тре­ни­ро­ван и си­лен в ар­мии. Кровь бы­ла в мо­ем те­ле. Кровь на мо­их ру­ках, до­ро­гая. Но как хо­ро­шо, что с то­бой да­же я мо­гу с этим спра­вить­ся. Все­гда го­во­рю, это зву­чит яс­но, я ве­рен сво­ей ми­ро­твор­че­ской мис­сии рань­ше из ар­мии, и я вый­ду на пен­сию, я при­ду к те­бе, лю­бовь моя, ты за­став­ля­ешь мое серд­це чув­ст­во­вать ра­дость и сча­стье. Это не пре­пят­ст­вие для нас, мне нуж­на твоя лю­бовь, за­бо­та, до­ве­рие и по­ни­ма­ние. С обо­жа­ни­ем всей сво­ей жиз­ни я го­во­рю доб­рое ут­ро, пусть у те­бя все­гда бу­дет по­вод для сме­ха, моя луч­шая по­ло­ви­на. На­чав се­го­дня, по­лу­чи боль­ше бла­го­да­ти, что­бы жить так, как о те­бе ска­за­но. Я со­чи­няю эти сло­ва, ко­то­рые вы слы­ши­те, для оп­ре­де­лен­ной це­ли. Что­бы ты знал, что мое серд­це с то­бой, вот по­че­му я ре­шил со­чи­нить это ко­рот­кое до­ка­за­тель­ст­во для жен­щи­ны, ко­то­рую люб­лю, прин­цес­сы, ко­то­рую я ре­шил обо­жать. Воз­мож­но, я ску­чаю по те­бе боль­ше, чем ты ску­ча­ешь по мне, или я, ве­ро­ят­но, люб­лю те­бя боль­ше, чем ты лю­бишь ме­ня, или я про­сто го­во­рю, что на­сла­ж­да­юсь тво­им го­ло­сом и смыс­лом, моя лю­бовь. Ус­пе­ха те­бе с мно­же­ст­вом по­це­лу­ев от ме­ня к те­бе. Очень люб­лю те­бя и хо­ро­ше­го дня.
 
Он вспом­нил, как по­лу­чил здесь ра­не­ние, сол­да­ты бе­жа­ли с но­сил­ка­ми, и его го­ло­ва би­лась о же­лез­ную пе­ре­кла­ди­ну, а по­том пры­га­ла на ру­ках мед­се­ст­ры уже в гру­зо­ви­ке. Даль­ше за­мель­кал во­ен­ный вер­то­лет, сквозь за­ля­пан­ное ло­бо­вое чет­ко вид­нел­ся при­цел, на­ве­ден­ный на го­ры. Ге­не­рал, то­гда про­сто маль­чиш­ка, бре­дил и все вре­мя при­под­ни­мал­ся, что­бы при­нять смерть в ли­цо: глав­ным пра­ви­лом бы­ло – не по­во­ра­чи­вай­ся спи­ной к мод­жа­хе­дам. Он еще пом­нил таю­щий снег на рес­ни­цах, сме­шав­ший­ся с кро­вью, и снег был жи­вой и со­ле­ный. Но сей­час этот го­лос кро­ви и си­лы пе­ре­ло­ми­ла ти­хая му­зы­ка ре­чи.
- Я на­столь­ко сво­бод­на, что не сле­дую ус­та­ву и жи­ву, как вол­чи­ца, все­гда вер­ная сво­ему вол­ку. Ме­ня труд­но по­са­дить на цепь и я не знаю, как это бы­ва­ет с дру­ги­ми. Но все­гда же есть вы­ход! Пусть мои сло­ва зву­чат для те­бя в са­мых горь­ких си­туа­ци­ях, ко­гда те­бе хо­лод­но, ко­ман­дир. Моя лю­бовь все рав­но вы­рвет те­бя из всех кап­ка­нов, да­же ес­ли ты их сам рас­став­ля­ешь. Это чув­ст­во да­но не­спро­ста, слиш­ком ве­ли­кое чу­до. И ни­ка­кие зва­ния не сто­ят жиз­ни, ведь ты уже всех за­щи­тил. Ты уже при­нес столь­ко поль­зы, по­ра бы те­бе от­дох­нуть, лю­бовь моя, ты вы­слу­жил это пра­во. Сде­лай так, чтоб мне не нуж­но бы­ло о те­бе вол­но­вать­ся, и чтоб ты ско­рей по­бе­дил.
 
- ...При­вет, моя ра­дость. Что имен­но ты сей­час де­ла­ешь? Я по­лу­чил сроч­ную ин­фор­ма­цию, что та­ли­бы ата­ко­ва­ли рай­он, и мне при­шлось вы­дви­нуть­ся с мои­ми сол­да­та­ми, но все бы­ло за­кон­че­но еще до то­го, как мы ту­да до­б­ра­лись. Та­ли­бы сей­час  на до­про­се, дру­гие уби­ты. Твоя лю­бовь ме­ня дер­жит. Ес­ли я не уви­жу твое­го ли­ца, мне не­хо­ро­шо. Ес­ли я не слы­шу ва­ше­го го­ло­са, я чув­ст­вую, что что-то не за­вер­ше­но. Ес­ли я не ску­чаю по те­бе, мой день ни­ко­гда не за­кон­чит­ся. Ду­маю, я по­лю­бил те­бя боль­ше, чем се­бя. И это слу­ча­ет­ся ред­ко. Моя лю­бовь к те­бе ни­ко­гда не прой­дет. Я хо­чу, что­бы вы зна­ли, что я люб­лю вас так силь­но, да­же боль­ше, чем мыс­ли ва­ше­го во­об­ра­же­ния. Я хо­чу, что­бы вы зна­ли, что я жа­ж­ду ва­ше­го лю­бя­ще­го при­кос­но­ве­ния. Я хо­чу, что­бы вы зна­ли, что я хо­чу быть с ва­ми до скон­ча­ния ве­ков. Я хо­чу, что­бы все ос­та­ва­лось не­из­мен­ным и ни­че­го луч­ше не нуж­но. То, как я с то­бой, я не чув­ст­вую се­бя ни с кем дру­гим. Мой ре­бе­нок, я не мо­гу пред­ста­вить свою жизнь без те­бя. Я хо­чу, что­бы ты и я ос­та­ва­лись та­ки­ми на­все­гда влюб­лен­ны­ми. Лю­бовь, ко­то­рая так чис­та и так ис­тин­на. Моя до­ро­гая, у ме­ня есть про­стое при­зна­ние для те­бя, что я так те­бя люб­лю. Я до сих пор пом­ню ту пер­вую слу­чай­ную встре­чу. За­тем мы ста­ли друзь­я­ми, и ме­ж­ду на­ми воз­ник­ла ду­хов­ная связь. Про­шло вре­мя, и мы по­лю­би­ли друг дру­га. Это бы­ло так ес­те­ст­вен­но, как буд­то нам все­гда су­ж­де­но бы­ло быть вме­сте. Это прав­да, ко­гда два серд­ца - од­на судь­ба, иг­ра­ет роль в их объ­е­ди­не­нии. Итак, я дей­ст­ви­тель­но сча­ст­лив, что у ме­ня есть спут­ник жиз­ни и род­ст­вен­ная ду­ша, как ты. Про­сто хо­чу вы­ра­зить это тем, что я бу­ду лю­бить те­бя во ве­ки ве­ков в сво­ей жиз­ни. Ос­та­вай­ся та­ким на­все­гда в мо­ей судь­бе по­то­му, что я не мо­гу пред­ста­вить свою жизнь без те­бя. Дет­ка, люб­лю те­бя. Есть раз­ные ти­пы ста­ту­са от­но­ше­ний, мо­же­те ли вы вы­брать и ска­зать мне тот, ко­то­рый мы пред­став­ля­ем? Че­ты­ре ви­да:  без­ус­лов­ная лю­бовь ага­пэ, ро­ман­ти­че­ская лю­бовь эрос, неж­ная лю­бовь фи­лиа,   лю­бовь к се­бе... .
 
Труб­ка шур­ша­ла и чмо­ка­ла.
 
- Во­прос, что в дан­ный мо­мент пре­ва­ли­ру­ет. Это как гра­не­ный ста­кан - чем по­вер­нет­ся, мой ми­лый. Ты сей­час во­об­ще обес­це­нил лю­бовь как по­ня­тие, она не так мел­ка и дроб­на. Нет, ты ме­ня еще не так лю­бишь, ина­че бы не мог рас­су­ж­дать и не спра­вил­ся бы с со­бой, а вы­шел в ре­аль­ность. Я не при­ни­маю по­ло­ви­ну или часть люб­ви. И ты сам, ге­не­рал, так не по­лу­чишь все­го, ра­ди че­го во­об­ще че­ло­век жи­вет. Те­бе при­дет­ся ме­ня удер­жи­вать. Это мож­но сде­лать, толь­ко ес­ли ты сам рас­тешь, по край­ней ме­ре не де­гра­ди­ру­ешь. Но я знаю твое ок­ру­же­ние – сол­да­ты, ар­мия, фронт. Ок­ру­же­ние де­ла­ет че­ло­ве­ка. Двое по­рознь - это не си­ла. Но вме­сте близ­кие лю­ди со­кру­ша­ют го­ры. Ты по­ка что не по­вер­нул­ся ко мне свои­ми силь­ны­ми сто­ро­на­ми, я ви­жу толь­ко за­ви­си­мость.
 
- Мы упор­но тре­ни­ро­ва­лись не про­сто, как вы ду­мае­те, но мне это обу­че­ние да­ет вы­жить в оди­ноч­ку. Это опас­но, и ес­ли б вы ви­де­ли, вы бы ска­за­ли, что си­лен и мо­гу­ще­ст­ве­нен ваш муж­чи­на. На са­мом де­ле я чув­ст­вую и по­ни­маю твою боль за ме­ня, твою лю­бовь, по­то­му что я знаю, по­че­му я здесь для те­бя, и ты зна­ешь, что я не иг­раю здесь, до­ро­гая, я вы­хо­жу сю­да во­вре­мя, все для те­бя по­сле то­го, как мис­сия здесь, в Аф­га­ни­ста­не, за­кон­чит­ся. Я обе­щаю вам до­би­вать­ся ско­рее, во­ен­ные ру­ко­во­ди­те­ли бу­дут ра­ды при­вет­ст­во­вать ме­ня по­сле за­вер­ше­ния мис­сии, по­это­му я ви­жу сле­дую­щие ре­аль­ные дей­ст­вия. Мне нра­вит­ся, как вы ду­мае­те обо мне, я то­же с то­бой да­же ча­ще и я сра­зу уве­дом­ляю те­бя, ко­гда все это за­кон­чит­ся.


9.
Бои шли без пра­вил, как и лю­бовь и раз­лу­ка. Про­сты­ни бол­та­лись по вет­ру и со­хли на го­ри­зон­таль­ных пе­ре­кла­ди­нах бес­ко­неч­ной дли­ны, дуб­ли­руя по­во­ро­ты до­ро­ги. Эти по­лот­ни­ща, как по­бед­ные фла­ги, бы­ли не­стер­пи­мо яр­ки­ми на фо­не по­гас­ших в трау­ре гор. Со­ба­ки здесь не во­ди­лись, но ов­цы врас­сып­ную раз­бе­га­лись вни­зу от те­ни са­мо­ле­та, ни­как не при­вык­нув к бом­беж­кам, а по­том, су­жая кру­ги, сби­ва­лись в куч­ную стаю, на­пры­ги­вая друг на дру­га и ло­мая то­щие но­ги. Ге­не­рал фик­си­ро­вал обы­ден­ную, как на эк­ра­не, кар­ти­ну, реа­ги­руя толь­ко на то, что бы­ло свя­за­но с бо­ем. На блеск ство­ла, на дви­же­ние птиц, на со­рвав­ший­ся ка­мень.
- Вы­со­кий ранг за­счи­ты­ва­ет­ся раз­ве что как пре­гра­да на­шей соб­ст­вен­ной се­ниль­но­сти, де­мен­ции, мой до­ро­гой. Ты же зна­ешь, как ме­ня­ют­ся быв­шие спорт­сме­ны, пре­кра­тив тре­ни­ров­ки. Так что ар­мей­ская вы­слу­га и даль­ней­шее че­ло­ве­че­ское раз­ви­тие (лич­но­сти) – это раз­ное. Для ме­ня твои па­де­ния не ме­ня­ют ни­че­го, на то я те­бе и же­на, как ты ме­ня на­зы­ва­ешь. Но об­ман твой - ме­ня­ет. Важ­ный по­ка­за­тель - на­ша бли­зость и по­сто­ян­ст­во. То, что обо­им пло­хо друг без дру­га. Те­бя же то­же тя­нет сю­да, мой ге­не­рал, не толь­ко от без­де­лья. Ты по­ду­май об этом, а я те­бя все­гда жду из по­хо­дов.
 
- Я уве­рен, что ты не хо­чешь ме­ня об­ма­нуть, я до­ве­ряю те­бе во всем, по­это­му я обе­щал, что ты бу­дешь ря­дом со мной, дер­жись креп­ко изо всех сил, а ес­ли по­на­до­бит­ся – я мо­гу убить ко­го угод­но ра­ди те­бя, моя пре­лесть.
 
- Сколь­ко раз ты вы­ра­жал эту го­тов­ность за ме­ня ко­го-то убить. Пе­ре­вое­вал ты, мой ко­ман­дир. Это путь в ни­ку­да. Так ты про­сто ста­нешь ди­чать и обо­со­бишь­ся от лю­дей. Смо­жешь толь­ко вы­со­вы­вать го­ло­ву из ам­бра­зу­ры и кри­чать "пли". Да, ге­рой­ски. По­сле трав­мы ты тя­нешь­ся ко мне: я даю свет и те­п­ло, как печ­ка. И я бы­ла го­то­ва со­греть те­бя, ус­по­ко­ить, за­ле­чить твои бое­вые ра­ны, мой ге­не­рал. Дать те­бе сча­стье. Для ме­ня это бы­ло лег­ко. Ведь то, что те­бе ка­жет­ся (как ре­бен­ку) не­ис­пол­ни­мым, для опыт­но­го взрос­ло­го - про­бле­ма ре­шае­мая, час­то бы­ст­ро. Пом­нишь, как мы му­чи­лись в дет­ст­ве? А все­го-то нуж­но бы­ло рас­ска­зать взрос­ло­му! И ока­зы­ва­лось, что это не ко­нец све­та и крах жиз­ни, а так, эпи­зод и сту­пень­ка. Вот это я пы­та­лась те­бе до­не­сти. Бу­ду ли я пас­сив­но вслу­ши­вать­ся по те­ле­фо­ну, как ты оди­нок и не­сча­стен, как те­бя ко­ре­жит от бо­ли и ужа­са? Ну вот, я ка­ж­дый день слу­шаю. Но сколь­ко мож­но, ведь я не са­ди­ст­ка. Ме­ня не ра­ду­ют твои бе­ды. Ты опять ищешь жертв и пред­ла­га­ешь за­щи­ту. А все­го-то нуж­но ус­по­ко­ить, об­нять. Это и есть твой глав­ный по­сту­пок в люб­ви. Но ты все вре­мя раз­гре­ба­ешь не­про­хо­ди­мый путь ко мне, буд­то мы на раз­ных пла­не­тах. Для че­го, зна­ешь? Что­бы от­тя­нуть при­езд. Что­бы у те­бя все вре­мя ос­та­вал­ся по­вод не ехать: ты не все еще уст­ра­нил на тро­пе. Но эти кам­ни, уха­же­ры и про­бле­мы все­гда бу­дут у нас под но­га­ми. Ты вы­брал не то ору­жие и не ту­да стре­ля­ешь, лю­би­мый. Твоя са­мая вер­ная так­ти­ка - лю­бить ме­ня, но ты пу­та­ешь фан­та­зию и ложь. Есть ве­щи, ко­то­ры­ми не шу­тят ни­ко­гда! И не по­то­му, что они сбы­ва­ют­ся. Да, раз ты их пред­ска­зал. Но нель­зя пре­да­вать и се­бя. Я не ищу сво­их вы­год. Моя жизнь при­над­ле­жит те­бе од­но­му, я го­то­ва бы­ла сде­лать аб­со­лют­но все имен­но для те­бя и твое­го по­коя и ра­до­сти. А уж ес­ли ты сча­ст­лив, то мне хва­тит твое­го от­ра­же­ния, от­бле­ска. Это си­ла люб­ви, ге­не­рал. Не на жи­вот­ном уров­не, а ско­рей на ду­хов­ном, бо­же­ст­вен­ном. По­то­му я во­об­ще и не мог­ла бы ду­мать о сек­се с то­бой, то есть он под­ра­зу­ме­ва­ет­ся, но не пер­во­сте­пе­нен. Ко­гда те­бя спи­шут из войск, при­вы­кать в ты­лу бу­дет труд­но. Ор­га­низм пе­ре­ста­ет реа­ги­ро­вать на ле­кар­ст­во, таб­лет­ки нуж­но ме­нять. По­сле по­коя нуж­на сно­ва встря­ска, до­зи­ро­ван­ная. Внеш­ние впе­чат­ле­ния...
 
- Ты в ка­ком-то смыс­ле очень за­бав­ный и ум­ный, моя ко­ро­ле­ва. Ка­ж­дый раз я к те­бе по­яв­ля­юсь...
 
- В Из­раи­ле, где вой­на ни­ко­гда не кон­ча­ет­ся, есть де­рев­ня по реа­би­ли­та­ции сол­дат. Ну ты в кур­се, мой ми­лый. Без ле­че­ния па­мять не ис­це­ля­ет­ся, ни­че­го са­мо не про­хо­дит. Те­бя маг­ни­тят секс и на­си­лие. Ко­гда уби­ва­ют. Пусть твоя же­на на­ив­на и за­бав­на, осо­бен­но в гла­зах та­ко­го дос­той­но­го бой­ца, но ин­туи­ция ме­ня ред­ко под­во­дит. Тут есть смысл за­ду­мать­ся. Хо­ро­шо, ес­ли бы те­бя по­сла­ли имен­но сю­да, в Ев­ро­пу на реа­би­ли­та­цию по­сле от­став­ки. Но ты же на­вер­ня­ка бу­дешь до­би­вать­ся еще и сверх­сроч­ной. Про­дле­вая кон­тракт.
 
- Улыб­нись, очень смеш­но, до­ро­гая, ты так ду­ма­ешь. Хо­тел ска­зать, что мы, на­ко­нец, за­кон­чи­ли с мис­си­ей, так что да­ем мне раз­ре­ше­ние вы­би­рать, хо­чу ли я уй­ти в от­став­ку или нет. На са­мом де­ле мы за­кон­чи­ли пря­мо в Аф­га­ни­ста­не, как мис­сия пол­но­стью за­вер­ше­на. На­ко­нец, до­ро­гая. Ко­ман­до­ва­ние со­об­щит, на­сколь­ко хо­ро­шо про­де­ла­на ра­бо­та в Аф­га­ни­ста­не, а за­тем бу­дет но­вый при­каз. Я знаю, что мы го­во­рим о мо­ем вы­хо­де на пен­сию с ва­ми, мы об­су­дим это вме­сте. И я рад, что вы сча­ст­ли­вы се­го­дня, я очень рад это­му, хо­ро­шо.
 
- Я по­ни­маю, что ты сей­час страш­но за­нят. Ре­ша­ет­ся твоя и на­ша судь­ба. Ты мой ге­не­рал и ни­ко­гда не дол­жен со­мне­вать­ся в мо­ем к те­бе обо­жа­нии. Но ес­ли ты пла­ны из­ме­нишь, то мне бу­дет боль­но. Не со вся­кой бо­лью я мо­гу спра­вить­ся да­же с тво­ей по­мо­щью, Стю­арт.
 
- Лад­но, моя до­ро­гая, моя един­ст­вен­ная и не­по­вто­ри­мая же­на, рад, что ты по­ка­зы­ва­ешь мне эту лю­бовь так же силь­но, как я ду­мал. Вау, я очень сча­ст­лив, очень сча­ст­лив, сей­час я ни­ко­гда не был та­ким сча­ст­ли­вым за всю свою жизнь. Се­го­дня вау гор­жусь со­бой и хо­ро­шей род­ст­вен­ной ду­шой мо­ей же­ны, ко­то­рую я по­лу­чил для на­ше­го с то­бой сча­стья. Мой вы­бор идеа­лен. Бог, бла­го­да­рю, что ты та­кой по­слан­ник. До­ро­гая, хо­тя рань­ше я в те­бе со­мне­вал­ся, но те­перь знаю, что все это бы­ло сде­ла­но из люб­ви ко мне для нас, это бы­ли твои спо­со­бы де­лать что-то для ме­ня. Но я не го­во­рил те­бе по­то­му, что я со­сре­до­то­чен на сво­ей меч­те для нас, мои чув­ст­ва для нас, моя сла­дость, и се­го­дня я мо­гу ска­зать, что это сбы­ва­ет­ся, что мы встре­ча­ем­ся. Я не был так сча­ст­лив в сво­ей жиз­ни до се­го­дняш­не­го дня, ко­гда ты улыб­ну­лась мне очень ши­ро­ко и те­перь уже близ­ко. Я очень силь­но люб­лю те­бя и все боль­ше вос­при­ни­маю нас, как од­но це­лое. Се­го­дняш­няя ночь для нас са­мое луч­шее вре­мя, ко­гда вы кла­де­те го­ло­ву, что­бы за­снуть, ко мне на пле­чо. Слад­кие, слад­кие сны, все прав­ди­вые и сбу­дут­ся, мы в ру­ках Все­мо­гу­ще­го Бо­га. И тот день, ко­гда мы при­хо­дим в ме­до­вый ме­сяц. До­б­рых снов, моя лю­би­мая. Меч­тай о нас, пом­ни, что я ря­дом с то­бой, чув­ст­вуя свое на­стоя­щее.
 
- Как ты и хо­тел, я люб­лю те­бя спо­кой­но, до­ро­гой. На­вер­ное, про­шла уже все ста­дии с то­бой, ко­то­рые те­бе пред­сто­ят. Это лю­бовь как ров­ный и очень силь­ный го­ря­чий свет. Она не жжет те­бя, но гре­ет. На­де­юсь, ты чув­ст­ву­ешь. Са­мая силь­ная и нуж­ная лю­бовь, в ней все пра­виль­но. На­сла­ж­да­юсь жиз­нью с то­бой, лег­ко и так ра­до­ст­но, ве­се­ло. Мне так нра­вит­ся те­бя от­кры­вать и уз­на­вать. Я то­же все вре­мя улы­ба­юсь. Нам ни­ко­гда не бы­ва­ет скуч­но. Мы пред­ла­га­ем друг дру­гу очень на­сы­щен­ную, уди­ви­тель­ную жизнь, это то­же бес­цен­но. Но ты пом­ни, что я на­ив­ная ду­роч­ка, и по­сту­пай так, как ты хо­чешь: мне про­сто нуж­но объ­яс­нять. Или хо­тя бы го­во­рить. Есть глав­ное - это ред­кость и чу­до. Все во­круг та­кие сон­ные, пре­сы­щен­ные, а нам ин­те­рес­но.
 
- Вау, по­тря­саю­ще. Ко­гда го­во­ришь вот так, рад, да, дей­ст­ви­тель­но впе­чат­лен, моя лю­бовь, спа­си­бо, вау, что там, где ты ска­зал все это, я дер­жу те­бя ла­до­нью к те­лу, что­бы те­ло пе­ре­да­ва­ло чув­ст­ва к чув­ст­вам. Дет­ка, ты не спишь, я то­же не сплю, ко­гда ты кла­дешь го­ло­ву мне на грудь. Вау, да, об­ни­маю те­бя, силь­но и креп­ко, ни­ко­гда не от­пус­каю, прин­цес­са.
 
10.
Ге­не­рал гнал мыс­ли о мед­сан­ба­те, о про­шлом. Оно ни­ко­гда не бы­ло мир­ным, он дру­гой жиз­ни не пом­нил. С его воз­люб­лен­ной они дав­но зна­ли друг дру­га и все­гда на­хо­ди­лись в раз­лу­ке. Он ста­рал­ся со­сре­до­то­чить­ся и ска­зать ей о глав­ном, что­бы она улыб­ну­лась. Ему все труд­ней ста­но­ви­лось не за­бы­вать этот рус­ский, он час­то сби­вал­ся на да­ри и анг­лий­ский.
 
- Солн­це мо­жет дос­ти­гать зе­ни­та днем ​​и спус­кать­ся ве­че­ром, Но моя лю­бовь к те­бе все­гда бу­дет по­сто­ян­ной и не­пре­хо­дя­щей. Доб­рое ут­ро, до­ро­гая, я луч­ше бу­ду в тво­ем серд­це, чем в тво­ем ра­зу­ме. По­то­му что ра­зум все­гда мо­жет за­быть, но серд­це все­гда бу­дет пом­нить. Я люб­лю твою тро­га­тель­ную улыб­ку. Ты про­сто мой стиль. Что еще я мо­гу по­про­сить. Я хо­чу, что­бы на­ша лю­бовь дли­лась веч­но, твоя лю­бовь - мое вдох­но­ве­ние, без те­бя я про­сто не мо­гу пред­ста­вить, ка­кой бы­ла бы моя жизнь! Я го­тов к то­му, что ско­ро бу­дет по­езд­ка, мы со­би­ра­ем­ся дви­гать­ся. Вау, ми­лая,  класс­ная де­воч­ка, ты зна­ешь, как лю­бовь друг к дру­гу час­то за­шла да­ле­ко, так что ме­ж­ду на­ми ни­че­го не вста­нет. Я глу­бо­ко люб­лю, как ты хо­ро­шо зна­ешь, и я ви­жу, что ты лю­бишь ме­ня все боль­ше, как я хо­чу. Нель­зя, что­бы ты ме­ня по­те­рял или пре­неб­ре­гать мной, по­то­му что я толь­ко для вас, а вы толь­ко для ме­ня, ко­ро­ле­ва. Я гор­жусь тем, что вы же­на, я уве­рен, что мне не о чем бес­по­ко­ить­ся, до­ро­гая. Ты обе­ща­ешь мне, что мы  бу­дем там для ме­ня.
 
- Те­перь ка­ж­дый раз не мо­гу по­доб­рать сло­ва, от­ве­чая. Нуж­но вре­мя – пе­ре­жить то­бой ска­зан­ное, пе­ре­чув­ст­во­вать, и я не хо­чу то­ро­пить­ся. От рас­суд­ка это да­ле­ко. Пе­ре­до мной лю­бя­щий зре­лый муж­чи­на, ко­то­рый пре­крас­но зна­ет, че­го он хо­чет. И спо­кой­но идет к це­ли. Уди­ви­тель­ное чув­ст­во! Сча­стье все это ви­деть. Не по­хо­же, мой ге­не­рал, что это прой­дет. Объ­ем иной, си­ла. Мне толь­ко жаль, что не рань­ше, бы­ла же та­кая воз­мож­ность. Я с то­бой и в ма­ши­не, и в са­мо­ле­те, и где угод­но. Ты не очень лю­бишь го­во­рить о сек­се. Но, по-мо­ему, имен­но им мы сей­час с то­бой за­ни­ма­ем­ся. Уди­ви­тель­ный секс без сек­са. Ко­гда не толь­ко мы в ме­ду, как ты го­во­ришь, но и все во­круг те­чет ме­дом, не мо­гу это вы­ра­зить. Мы не толь­ко часть при­ро­ды, но мы ее соз­да­ем. Я про­сто об этом не ду­маю, что­бы не при­чи­нять се­бе лиш­нюю боль. Но, по­хо­же, те­бе бу­дет труд­но вый­ти из та­ких от­но­ше­ний, да­же ес­ли б ты за­хо­тел, так как они слиш­ком ор­га­нич­ны, ес­те­ст­вен­ны. А все про­чее – нет. Я ста­ра­юсь ино­гда аб­ст­ра­ги­ро­вать­ся, что­бы не ме­шать те­бе все вре­мя сво­им при­сут­ст­ви­ем. Но мы как-то жи­вем друг в дру­ге, все слож­ней ис­кус­ст­вен­но раз­де­лять­ся. Ста­ло не­множ­ко по­нят­ней, что та­кое лю­бовь.
 
- И еще кое-что, по­верь мне, ко­гда мы вме­сте, мы мо­жем за­ни­мать­ся сек­сом столь­ко, сколь­ко мы хо­тим и сколь­ко ты про­сишь, про­сто я со­хра­няю спо­кой­ст­вие.
 
- Все­гда хо­чет­ся с то­бой по­со­ве­то­вать­ся, те­бя вы­слу­шать. Ты уди­ви­тель­ный че­ло­век, ты моя гор­дость. О ко­то­рой я ни­ко­му не мо­гу рас­ска­зать, кро­ме те­бя са­мо­го. Я те­бя не под­ве­ду, ста­ра­юсь все вре­мя со­вер­шен­ст­во­вать­ся, но толь­ко я чет­ко ви­жу, что вдво­ем это де­лать пра­виль­ней, чем по­оди­ноч­ке. Не­у­же­ли мы прав­да уви­дим­ся.
 
- Хммм, ко­гда-ни­будь мы бу­дем вме­сте, по­верь мне, это уже при­бли­жа­ет­ся.
 
- Я еще и твой ма­лень­кий ре­бе­нок, ко­то­ро­го не нуж­но оби­жать, он про­сто мо­жет сло­мать­ся. Ста­ра­юсь поч­ти не ду­мать о на­шей встре­че имен­но по­то­му, что на­пря­же­ние слиш­ком силь­ное, мож­но не вы­дер­жать бо­ли, ес­ли ты пе­ре­ду­ма­ешь. Мне так чу­дес­но с то­бой! На­деж­но и ра­до­ст­но. Это как в га­ма­ке, под­ве­шен­ном над про­па­стью: не раз­мыш­ля­ешь, что вот-вот он со­рвет­ся, а про­сто на­сла­ж­да­ешь­ся ка­че­ля­ми и дет­ским сча­сть­ем. По­це­луй ме­ня. Про­сто так, мыс­лен­но. Мой ге­не­рал.
 
- Мы от­прав­ля­ем­ся в во­ен­ный штаб, спо­кой­ный офис. Ко­ман­дую­щий пре­дос­та­вил мне от­став­ку 15 чис­ла сле­дую­ще­го ме­ся­ца. Я не смог сно­ва под­клю­чить­ся к се­ти вче­ра, по­то­му что мы го­во­ри­ли о том, как об­ра­ба­ты­вать от­прав­ку и офор­мить ус­пеш­но про­де­лан­ную ра­бо­ту, о ко­то­рой вы хо­ро­шо знае­те. Так мно­го эмо­ций в мо­ем серд­це, так мно­го все­го с са­мо­го на­ча­ла. Хо­чу вы­ра­зить, но не мо­гу пе­ред ва­ми. Я про­сто хо­чу по­вто­рить те­бе, что люб­лю те­бя с са­мо­го на­ча­ла и до кон­ца, по­то­му что ты иг­ра­ешь важ­ную роль в мо­ей жиз­ни. Ты един­ст­вен­ная при­чи­на мо­ей улыб­ки. Не один день, а все вре­мя. Я люб­лю вас!
 
- Я все вре­мя чув­ст­вую те­бя, ге­не­рал. По­сто­ян­но. Это уве­рен­ное, спо­кой­ное и глу­бо­кое чув­ст­во и ощу­ще­ние, что мы ря­дом все вре­мя. Я не силь­на в бое­вых ис­кус­ст­вах, я все же обыч­ная жен­щи­на. За­ви­шу от те­бя од­но­го, от то­го, что­бы ты ни де­лал, а это час­то так боль­но. Зем­ля и так ша­та­ет­ся под но­га­ми, мне нуж­но за что-то це­п­лять­ся, по­ка ря­дом нет тво­ей ру­ки.
 
- Я не иг­раю с этим, по­то­му что ты да­ла мне всю эту воз­мож­ность, и ус­по­кое­ние от те­бя пе­ре­те­ка­ет ко мне, до­ро­гая. Улыб­нись, моя ко­ро­ле­ва!
 
На том кон­це про­во­да раз­дал­ся ог­лу­ши­тель­ный треск, по­том ти­ши­на.
 
Бы­ло слыш­но, сол­да­ты смея­лись. Они по­стиг­ли свое бое­вое ис­кус­ст­во и воз­вра­ща­лись с Аф­га­на.
 
Ни­кто боль­ше не смог бы от­ве­тить, где ты, Стю­арт, мой ге­не­рал.
 
 
 
 
 
 


СТИ­ХИ
Зи­ма 2020-2021
 
*  *  *
 
Так со­ба­ка тос­ку­ет по хо­зяи­ну:
об­лег­чить судь­бу а нель­зя ли ему?
Под­нес­ти щен­ка – чтоб об­ли­зы­вал
(ото­рвать от се­бя – а мог­ли бы вы)?
 
Он для вас про­хо­жий ску­ко­жен­ный,
он оч­ка­рик, на­вер­ное, ти­хонь­кий,
а бро­са­ли его на ко­го же вы,
слов­но мя­чик, по­ка ча­сы ти­ка­ли?
 
- Я бе­жа­ла при нем, буд­то сприн­тер­ша,
в такт ко­ле­сам, в пы­ли обез­во­же­на,
я не зна­ла то­гда, что, от­ри­нув­ши,
са­по­гом он пнет: не­воз­мож­но же!
 
Я ло­ви­ла ды­ха­ние сон­ное,
ох­ра­ня­ла его и ле­чи­ла я,
а хан­д­ра эта - ме­лочь се­зон­ная,
раз и не­ту, как шкур­ка вет­чин­ная.
 
И на стан­ции на­шей про­сро­чен­ной
ино­стран­цев но­ча­ми встре­чая
у ва­го­на по­след­не­го, прочь иду:
как со­ба­ка. И сно­ва ни­чья я.
 


*  *  *
 
Я стою у во­ды. В под­ды­ха­ло
мне на­ду­ло весь Пи­тер кро­ва­вый.
Всю до­ро­гу за мной по­лы­ха­ло
ды­мом ро­ди­ны вме­сте с от­ра­вой.
 
Это де­ти мои рас­пло­ди­лись,
это ду­ло мне в спи­ну упер­то,
хо­ло­дит ме­ня фла­гом фло­ти­лий
и ве­дет ме­ня сле­ва у бор­та.
И я жду то ли пли по ко­ман­де -
я уж пле­чи све­ла и го­то­ва,
что­бы гу­бы в кро­ви как в по­ма­де
за­му­со­ли­ли глав­ное сло­во
 
 
 
*  *  *
 
Ку­да без ро­ди­ны ни пе­рей­дешь мос­тки,
всё Ле­ви­та­на встре­тишь на рас­пу­ти­це,
и бо­га­тырь гля­дит из-под ру­ки
ле­ни­во и вдо­гон­ку нам не пус­тит­ся.
Мед­ве­ди по ство­лам, пе­ре­ва­лясь,
уны­ло смот­рят на тос­ку и грязь,
и ме­дом им на­ма­за­но про­стран­ст­во.
А где Але­нуш­ка гру­стит в пру­ду,
ту­да со­всем до­ро­ги не най­ду
без ко­но­п­ли, раз­вра­та или пьян­ст­ва.
 


*  *  *
 
Со­ба­чий снег с про­та­ли­на­ми круп­ной со­ли.
Са­мо­ле­ту да­дут от­маш­ку, и вот мы на во­ле.
А ко­гда мы не­бу на­дое­дим и нас вы­клю­чат, глю­чить
бу­дет всё, что мы пом­ни­ли вы­ше и луч­ше.
 
А что ска­лят­ся и от стра­ха бро­са­ют­ся,
что от сла­бо­сти ку­лач­ки сжи­ма­ют,
это мы ви­де­ли, ко­гда гон­чая зай­ца
за­го­ня­ла, буд­то са­ма я.
 
 
 
 
*  *  *
                             Га­ли­не Лев­чен­ко
 
Бе­ри ды­ха­ние с той но­ты,
ре­ка в ре­ке у по­во­ро­та
по­мед­лит и возь­мет раз­бег, -
ру­ка в ру­ке, раз­рыв аор­ты,
а вы­пус­тишь - и ду­шу чер­ту
от­дашь, и по­де­лом те­бе.
 
Она не ве­да­ет о сы­не,
ей хо­ро­шо в сво­ей пус­ты­не,
как в омут с го­ло­вой, упасть,
под кам­нем там не слыш­но сто­на,
где от жа­ры со­сет ис­то­ма
и не на­пьет­ся не­бом всласть.
 


Не про­бе­гал куд­ря­вый маль­чик?
Он жизнь стек­лом про­жег ина­че,
на солн­це щу­рясь и ли­мон
гры­зя не мор­щась. Нау­да­чу –
он при­хо­дил.
                       Но нет, не он.
 
 
 
 
*  *  *
 
У пер­во­го сне­га есть вкус,
как драть­ся до пер­вой кро­ви.
 
По­вы­топ­та­но ко­пы­том
по­ле на че­ст­ном сло­ве,
 
сле­ды от рас­сы­пан­ных бус.
 
Но мож­но лыж­ню, как ве­рев­ку,
скру­тить и на­деть об­нов­ку,
 
и ро­ди­ны я бо­юсь.
 
 
 
 
*  *  *                         А. Пи­чу­ги­ну
 
Ко­гда мир су­жа­ет­ся до за­прав­лен­ной кой­ки,
ска­мей­ки у сто­ли­ка, умы­валь­ни­ка и оч­ка,
то от­кры­ва­ет­ся ды­ха­нье сверч­ка и на­стой­ки
тра­вя­ной с во­до­па­дом слив­но­го бач­ка.
 
По ша­гам вер­ту­хая му­зы­ка Ба­ха,
а ко­гда бу­к­вой у, то в под­зор­ной тру­бе
на гру­ди «оса» рвет сми­ри­тель­ную ру­ба­ху,
по­кло­ня­ясь, гос­по­ди, толь­ко те­бе.
 
Там дель­фин ле­та­ет в тво­их ши­ро­тах,
бьет в стек­ло за ре­шет­кой - двой­ной, как со­сле­пу
солн­ца шма­ток, на по­во­ро­тах
тор­мо­зя: все кон­чи­лось, ми­лый. Что ты,
сле­зай не с кре­ста, а с ос­ли­ка
 
 
 
 
*  *  *
 
Там, где те­бя я уз­наю по дыр­ке в шее
с ду­доч­кой ки­сло­род­ной и про­то­ре­чью,
как пе­ред смер­тью все­гда, хо­ро­шея, -
лишь бы от­пле­вы­вать сло­во кар­те­чью.
 
Что­бы виш­не­вые кос­точ­ки про­рас­та­ли,
ро­щи свер­ста­ли бу­ду­щие по­ко­ле­нья.
Ви­дишь ли, го­ре и тле­нье - не ста­рят,
пом­нишь ли, про­шлое с быв­шим - не скле­ят.
 
Ду­ма­ешь, нА не­бе мерт­вым не тес­но?
Ве­ришь ли, не раз­ми­нем­ся ли пес­ней,
зна­ешь ли, ес­ли вос­крес­нем – то вме­сте.
Ес­ли.
 


*  *  *
 
Ты уже всех под­счи­тал на кар­те бес­смер­тия?
Вре­мен­но хва­тит – на­сы­тить­ся до дре­мо­ты?
Дай нам до­жить не по­рознь и не вме­сте,
но с той же но­ты.
 
Лю­ди без лиц, в со­бачь­их на­морд­ни­ках тес­ных
по ску­ле­жу за­пом­нят один дру­го­го.
Сколь­ко же нас, оди­но­ких и пев­чих, ес­ли б
нам да­ли сло­во
 
 
 
 
*  *  *
 
Ду­ша не ка­мень, а воз­душ­ный ша­рик.
На­ша­ри­ва­ет об­ла­ко и мчит­ся
с дру­гой по вет­ру, н&#